В российский прокат выходит фильм «Искупление» по одноимённому роману Фридриха Горенштейна. Действие картины происходит в первый послевоенный год. Главная героиня, комсомолка Саша, доносит на мать, но потом её начинают мучить сомнения. Автор фильма, режиссёр Александр Прошкин, рассказывает о своей картине и современном русском кино.

– Почему Вы решили обратиться к такой теме? На Ваш взгляд, она сейчас актуальна?

– Если честно, актуальность меня мало интересует. Я всю жизнь снимал одну картину. И «Холодное лето пятьдесят третьего», и «Николай Вавилов», и «Доктор Живаго», и «Живи и помни», и «Чудо» – это всё попытка разобраться, что с нами произошло в XX веке. «Век-волкодав», как сказал Мандельштам, век, который деформировал национальную ментальность. Мы до сих пор одной ногой в этом времени, никак не можем вырваться в светлое завтра и не очень понимаем, какое оно у нас – это светлое завтра, потому что общество разобщено. У нас нет единого понимания ни своего прошлого, ни своего будущего. Я снимаю эти фильмы, чтобы у нас не было наших и не наших, чтобы было некое консолидированное общество. Когда мы придём к состоянию, когда сможем спокойно смотреть друг другу в глаза, спокойно разговаривать и общаться, вот тогда мы по-настоящему начнём делать дело и, может быть, тогда начнётся то, о чём мы всё время говорим, – демократия.

– В «Искуплении» Саше после того, как она написала с жуткими орфографическими ошибками донос на свою мать, говорят, что она «настоящий советский человек, патриот своей Родины». На Ваш взгляд, сейчас общество сильно отличается от того?

– Я достаточно давно живу и пережил не одни заморозки и не одну оттепель. Вот сейчас заморозки. И мы живём в ожидании оттепели, потому что опыт подсказывает, что рано или поздно эта оттепель наступит. Поэтому у меня нет трагического ощущения от того, что сейчас происходит. К сожалению, мы ходим по кругу и повторяем то, что было. Именно потому, что мы до сих пор не разобрались со своим прошлым. У нас Сталин то великий менеджер, то кровавый палач и убийца. Сейчас он на одном канале в течение дня может быть то одним, то другим. И пока не произойдёт консолидации внутренней, ничего не произойдёт. И эта консолидация должна произойти снизу. Вот когда мы снизу договоримся о том, чтобы был чистым подъезд, не было хамства во дворе, может быть, тогда мы, постепенно двигаясь, научимся самоуправлению.

Мы очень медленно выздоравливаем, очень медленно. И в этом колоссальная вина интеллигенции. Потому что, скажем, немецкая интеллигенция – литераторы, журналисты, не в последнюю очередь кинематографисты – они переродили нацию, которая была повинна в большом преступлении перед человечеством. Немцы все за это ответственны. Им удалось пройти через общенациональное покаяние, и сейчас это уже другая нация. Одна из самых совестливых. Поэтому Германия – это локомотив Европы, самая мощная экономика, самое стабильное и законопослушное общество. Рано или поздно и мы к этому придём. У меня большая надежда в этом смысле на молодое поколение.

Я снял свою картину для того, чтобы молодые люди поняли, что всё, что с ними происходит и куда их периодически затягивает, что всё это уже было. И история этой девушки, которая посадила свою мать, есть и сегодня. И сегодня девушки ненавидят своих родителей, потому что они не могут обеспечить им уровень жизни в это время гламура и всеобщего хапанья. Мы забываем о том, что у нас другой герой. В нашей культуре не Рембо герой, а Мышкин. До тех пор пока такие слова, как совесть, честь, человеческое достоинство, не будут в ходу, мы будем тихо жрать друг друга. Но сколько уже можно жрать друг друга? Как наши политики, выходя на телевизионный экран, разговаривают друг с другом? С яростью, злобой, без какого бы то ни было уважения. Раньше не могло быть такого, что человека сбила машина, а люди выходят и фотографируют, снимают на видео. Это колоссальная вина нашей интеллигенции. Должно быть общее направление движения. В Италии, которая была в полном упадке и депрессии после войны, родился неореализм, который во многом заставил итальянцев поверить в то, что они гениальная нация, заставил их сочувствовать, сострадать. Сегодняшний зритель не хочет сочувствовать, он хочет только развлекаться, чтобы его щипали, веселили, смешили.

– И как сделать так, чтобы он захотел сочувствовать? Прокатчики всегда говорят: это не будут смотреть, а то – будут.

– Прокатчики – это тоже часть нашей интеллигенции, которая формирует будущее. Если они только зарабатывают деньги, они и будут плодить уродов. Страна огромная, с величайшей культурой, с величайшими культурными традициями. Русская литература определила весь XX век, Чехова играют по всему миру больше, чем в России. Вот прервать эту цепочку – и мы никто. Невозможно основываться только на американском кино в России.

– А русское кино способно этому противостоять?

– Конечно. Есть много хороших фильмов, много молодых режиссёров очень интересных. Но это зритель не видит, потому что его отучили. Потому что каждый, кому не лень, вылезает в прессе и на телевидении и говорит, что русское кино никому не нужно. Представьте, если французу сказать, что французское кино всё равно никто смотреть не будет. В Болгарии снимают несколько фильмов в год, и они побивают американские фильмы. Я уж не говорю про Польшу.

Несколько лет назад на кинофестивале в Пусане я увидел прямую связь между энергетикой нации, которая строит совершенно новую потрясающую цивилизацию, и любовью к кино. Там десятки рейсов из Сеула летали в Пусан на фильмы, были гигантские очереди в кинотеатры. Это показатель общего энергетического подъёма. А если мы плетёмся в задворках третьего мира…

Я не против американского кино, оно есть замечательное, оно разное. Есть и великие режиссёры, которых у нас практически не показывают или они проваливаются, а есть профессиональная коммерция. Но не только коммерцией нация должна жить. Что такое, в принципе, кино? Кино – это чувство родины, это национальная идея. Она не вербально выражена, а в пластических образах. Ребёнок с детства смотрит свои мультфильмы, своих героев, увлекается своим пейзажем, потом учится сочувствовать боли, которая здесь есть, или радоваться счастью, любви, знает историю и понимает свою причастность, свое место в цепочке жизни. Наша жизнь не так проста.

Снимать то, что снимаю я, довольно сложно. В лучшем случае я снимаю фильм раз в три года. И каждый раз благодаря случайному стечению каких-то светил. Но я обращаюсь к большой литературе – Пастернак, Горенштейн, потому что это другой уровень разговора. И даже если не миллион человек посмотрит это, а тысяча, найдётся тот, кого это затронет. И для меня важно, что это будет молодой человек. Всё равно прогресс двигают единицы, не толпы. Очень много молодых, умных, думающих людей. Очень жалко, что они ориентированы на то, чтобы чему-то научиться и уехать. Это печальный финал той культурной политики, которая есть.

– Что может исправить такую ситуацию? И может ли?

– Существует пресса, которая должна поднимать эти проблемы, должна быть система нравственных авторитетов, которая существует в любой культурной стране. Когда пришёл Капица на спектакль Любимова и сказал: это да, это вещь, пошли все физики, пошла вся научная интеллигенция, и так родился феномен Любимова.

– Сейчас есть моральные авторитеты?

– Конечно, есть. Но климат в самой интеллигенции, вот эта грызня невероятная друг с другом… У нас не успевает выйти картина, как её тут же обливают помоями. Все призы, которые получил наш фильм, мы получили с иностранными жюри. В России на «Кинотавре» нас просто не заметили. Дело не в том, что меня не заметили. Дело в том, что именно не заметили. Я не хочу говорить о себе. Есть масса выдающихся людей, которые лишены рупора. Даже в советские времена по телевидению все время выступали крупные писатели. Александр Исаевич (Солженицын. – Прим. ред.) какое-то время вёл свою передачу, потом она исчезла. Я спросил у телевизионщиков, почему? Они сказали, что «не рейтинговая». Вот этот рейтинг, погоня за бабками – это то, что губит интеллигенцию. Сейчас будет общественный канал, я, правда, слабо представляю, что это такое. Но в принципе  он как раз и должен служить обществу. Но он, скорее всего, будет такой политически умиротворяющий.

Относительно моральных авторитетов. Сейчас много говорят о том, что в российских фильмах не хватает положительного героя, и в «Искуплении» получается, что никто из героев не подходит под это определение.

Мы живём в XXI веке, когда искусство должно говорить правду о человеке. И то, что раньше пользовалось успехом, сегодня это, в общем-то, агитка. Никто не верит разумному, положительному герою. В человеке намешано и плохое, и хорошее. Весь вопрос в том, есть ли чувство Бога у него, есть ли в нём свет. В этой картине нет положительных героев, но нет и отрицательных, потому что все несчастны по-своему. И все мучаются. Все хорошие люди создают невыносимую жизнь друг для друга. Может быть, даже из лучших побуждений. Но жизнь всё равно побеждает. Мы сейчас стесняемся самого главного и единственного содержания жизни – любви. Как-то даже и не произносится это слово. Люди стесняются чувства – это очень опасный симптом. В нашей жизни единственная панацея – это любовь.

Мария Токмашева

Источник: РИА «Новости»