20 ноября исполняется 150 лет со дня рождения Зинаиды Гиппиус. Среди литераторов начала ХХ века она занимала совершенно особенное место. Умная, прозорливая, холодно-беспощадная в оценках, при этом тонкая и изящная, она поражала постижимым своеобразием. Александр Блок сделал запись в своём дневнике: «Единственность Зинаиды Гиппиус».

Поэт, переводчик и литературный критик Георгий Адамович писал о ней: «Есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями, и есть другие, как бы “ручной работы”, – и такой была Гиппиус… Это была самая замечательная женщина, которую пришлось мне на моём веку знать. Не писательница, не поэт, а именно женщина, человек, среди, может быть, и более одарённых поэтесс, которых я встречал».

Уже с детских лет она писала стихи, жадно ловя минуты вдохновения. Думы о высоком, но не пустые мечтания – постоянный анализ, размышления – вот что было для неё по-настоящему интересно.

Зинаида Гиппиус в образе пажа. Фото: unotices.com

Эта погружённость в размышления с изрядной долей самоиронии отражена ею в стихотворении «Любовь к недостойной»:

Она взглянула… Боже, Боже!

И говорит, как в полусне:

«Знать хочешь мысли? Отчего же!

Я объясню их. Вот оне:

Решала я…— вопрос огромен!

(Я шла логическим путем),

Решала: нумен и феномен

В соотношении — каком?

И всё ль единого порядка -

Деизм, теизм и пантеизм?

Рациональная подкладка

Так ослабляет мистицизм!

Создать теорию — не шутка,

Хотя б какой-нибудь отдел…

Ты мне мешал слегка, малютка;

Ты что? смеялся? или пел?»

«Рациональная подкладка» послужила основой не только для творчества оригинальной поэтессы, но и стала одной из причин образования прочного союза двух интеллектуалов: Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский прожили в браке 52 года. Они обожали спорить, рассуждать, вместе вынашивать философские идеи. Их дом стал культурным салоном, в котором собирались талантливые люди мира искусства. Причём многие жаждали и одновременно боялись получить оценку своих творений из уст эпатажной хозяйки. Обиженных было немало. Интересно сравнить заметки о внешности Зинаиды Гиппиус, оставленные теми, к кому благоволила «мадонна», и теми, кто отведал яду «демоницы»:

«Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки, в очень шедшем к ней голубом платье, она бросалась в глаза своей наружностью. Эту наружность я назвал бы боттичеллиевской», – писал Пётр Перцов, русский литератор и близкий друг Мережковского.

А вот какие воспоминания оставил Борис Бугаев, он же Андрей Белый: «З. Гиппиус точно оса в человеческий рост; ком вспученных красных волос (коль распустит – до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико; пудра и блеск от лорнетки, в которую вставился зеленоватый глаз; перебирала гранёные бусы, уставясь в меня, пятя пламень губы, осыпаяся пудрою; с безгрудой груди тарахтел чёрный крест; прелесть её костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану».

Гиппиус в долгу не остаётся, и в дневниках изысканно вонзает иглы в фигуру Белого: «Б. Бугаев не гений, гением быть и не мог… а какие-то искры гениальности в нём зажигались, стрелы гениальности, неизвестно откуда летящие, куда уходящие, в него попадали. Но он всегда оставался их пассивным объектом», «мягкий, сладкий, ласковый, с водопадными речами» и вечно меняющимся лицом, весь извивающийся, «воплощённая неверность».

На современников чета Гиппиус-Мережковский – одна из самых оригинальных пар эпохи Серебряного века – производила странное впечатление: она высокая и нарядная, рыжеволосая, с ярким макияжем актрисы, с умными внимательными глазами, он – маленького роста, сюртук допотопный, в глубоко посаженных глазах горит «тревожный огонь библейского пророка». А они подпитывали друг друга, без устали раздували светильник разума, рождали идеи и воплощали их в жизнь, вовлекая в свой круг единомышленников в России и, позже, в эмиграции.

З. Гиппиус и Д. Мережковский. Фото: culture.ru

Стихотворения Зинаиды Гиппиус, по мнению собратьев по перу, нередко были сделаны виртуозно, но именно «сделанность» формы, рациональность темы убивала-де в них очарование (или не предполагала его?). Бунин, мастер давать меткие характеристики, назвал стихи Гиппиус «электрическими»: холодное рацио потрескивает и светится в строчках.

И всё же не «электрическим» холодом она берёт за сердце читателя. Иннокентий Анненский очень верно почувствовал, угадал Зинаиду Гиппиус, когда, характеризуя её «Собрание стихов» 1904 года, отметил: «Я люблю эту книгу за её певучую отвлечённость… Эта отвлечённость вовсе не схематична по существу, точнее – в её схемах всегда сквозит или тревога, или недосказанность, или мучительное качание маятника в сердце».

Не раз в её стихотворениях возникает тема особенного бремени – знания, предощущения беды. Стихотворение «Последнее» написано в 1900 году, когда до войны и революции ещё далеко, но в нём невозможно не уловить тяжёлых предчувствий:

И в лёгкости своей живут весёлой, 

О, пусть они смеются! Нет отрады 

Смотреть во тьму души моей тяжёлой. 

Я не нарушу радости мгновенной, 

Я не открою им дверей сознанья, 

И ныне, в гордости моей смиренной, 

Даю обет великого молчанья. 

В безмолвьи прохожу я мимо, мимо, 

Закрыв лицо, — в неузнанные дали, 

Куда ведут меня неумолимо 

Жестокие и смелые печали.

Дневниковые записи Гиппиус читать очень тяжело. Жёсткие постреволюционные хроники фиксируют крах мировых устоев почти бесстрастно. Подобно Кассандре она, провидящая грядущее, теперь запечатлевает, как одно за другим сбываются её мрачные пророчества.

Зинаида Гиппиус. Фото: rewizor.ru

Она, действительно, полна тревоги. Это умение предвидеть, предугадывать касается и взаимоотношений Гиппиус с теми, кто был ей близок, за кого она переживала, и будущего России. Оторваться невозможно от воспоминаний Зинаиды Гиппиус: её «Живые лица» – это яркий коллаж из метких зарисовок, точных характеристик, тонких умозаключений.

И всё-таки в стихах, которые, в её понимании сродни откровенной молитве, поэтесса-мыслитель точнее. В стихотворении «Страшное» (1916 г.) она фиксирует то, что чувствует, то, что носится в воздухе:

Страшно оттого, что не живётся — спится.

И всё двоится, всё четверится.

В прошлом грехов так неистово много,

Что и оглянуться страшно на Бога.

Да и когда замолить мне грехи мои?

Ведь я на последнем склоне круга...

А самое страшное, невыносимое, —

Это что никто не любит друг друга...

В двух последних строчках – предостережение.