На нашей сцене она была явлением, сравнимым разве что с… Да ни с кем, пожалуй, не сравнимым. А, собственно, что в ней было такого особенного? Хороший голос? Да, голос был действительно хороший, однако не сказать, чтобы какой-то совсем фантастический. Красота? Ну, вообще-то красавицей она не была – лицо простовато, полновата… Шульженко брала другим – теперь мы называем это харизмой, и вот эта самая харизма была у нее такой, что без особых потерь и сейчас, сквозь десятилетия, её обаяние просачивается через старую целлулоидную плёнку, через не слишком качественные записи. Ну а те, кому довелось видеть её живьем, да ещё и молодой, могут только пытаться объяснить, что же в ней, в этой Клавдии, было. Талант? Жажда жизни? Невероятная энергетика? Радость? Бьющая через край женственность? Искренность? Смелость? 

Да, в ней было всё это и много чего ещё – она действительно была уникальна. Рассказывают, что сердца, особенно мужские, замирали от одного вполне невинного взмаха её полной ручки! В неё влюблялись, её заваливали письмами, ею грезили, под неё стриглись и одевались – а ведь не Мерилин Монро и даже не Любовь Орлова. Конечно, её любили не вообще все, так не бывает: кому-то её манера исполнения казалась грубоватой, кому-то – примитивной, кому-то – даже пошлой… Что ж – всем не угодишь. А вот почти всем – можно, и у неё это получилось. 

Причём в восторг она приводила всех советских людей, без различий звания и положения. Её даже Василий Сталин как-то звал к себе встречать Новый год – а она отказалась, потому что у неё уже были другие планы. И ничего – ей вообще многое прощалось, хотя и враги у неё, разумеется, были. Впрочем, следует начать с самого начала.

А начало было положено 24 марта 1906 года в Харькове, когда в семье бухгалтера Ивана Шульженко родилась дочка. Родилась, можно сказать, под музыку – её отец играл в духовом оркестре и очень неплохо пел. То есть настолько неплохо, что даже иногда выступал на любительской сцене. Вот и маленькая Клава при первой же возможности тоже поспешила забраться на подмостки – ну и что, что сцена сколачивалась прямо посреди двора? И что публика приходила на её спектакли со своими табуретками? Главное, что приходила!

А это были именно спектакли. Да, юная звезда по ходу дела и пела, и плясала, но в будущем она видела себя актрисой, загадочной и прекрасной, как Вера Холодная. И, влекомая этой мечтой, она, шестнадцатилетняя, отправилась  в Харьковский драмтеатр, где к всеобщему восторгу исполнила «Распрягайте, хлопцы, коней». А аккомпанировал ей некто Дуня, из которого впоследствии получился Исаак Дунаевский…

В театр её приняли, но роли давали небольшие. Впрочем, она же была начинающей актрисой, возможно, со временем она бы превратилась в местную приму, но тут родители решили, что ей надо поучиться пению, и привели её к профессору харьковской консерватории Никите Чемизову. Который, послушав её, сказал: «Ты счастливая. У тебя голос поставлен от природы, тебе нужно только развивать и совершенствовать его». Вот так Шульженко и пошла по музыкальной стезе.

Её начинающуюся карьеру подтолкнул поэт Павел Герман, предложивший ей несколько своих песен, и в том числе – «Песню о кирпичном заводе», до сих пор известную как просто «Кирпичики». С «Кирпичиков» и началась её слава – сначала в Харькове, ну а чуть позже, добавив в своей репертуар «Папиросницу и матроса», балладу «Красный мак» и веселую «На санках», она отправилась покорять большой мир. И начала с Ленинграда. 

Ленинград покорился быстро. С 1929 по 1942 год Шульженко, артистка Ленгосэстрады, пела в джаз-оркестре, играла в мюзик-холле – и снова с Дуней, Исааком Дунаевским, который на этот раз был дирижёром спектакля «Условно убитый», музыку к которому написал Дмитрий Шостакович. А В 1940 году Шульженко собрала свой собственный джаз-оркестр, который в войну превратился в настоящую фронтовую бригаду. Шульженко дала сотни концертов – и в блокадном Ленинграде, и на передовой, и в госпиталях. Наверное, это было именно то, что нужно: нездешняя, нарядная, кокетливая женщина с незатейливыми, радостными песнями из другой жизни. Женщина, которая при всей своей избалованности и манерности не боится выступать прямо в окопах, не смущаясь рвущимися неподалёку снарядами...

В начале войны в её репертуаре появилась главная песня её жизни – «Синий платочек». По легенде, слова её варианта «Платочка» (а их было несколько) прямо на концерте ей передал молодой лейтенант, журналист и поэт Михаил Максимов… 

«Давай закурим», «Друзья-однополчане». «Возвращение солдата» и прочие военные песни остались в её репертуаре навсегда, и потом, уже через много лет, на концертах и на пластинках они органично сосуществовали с «Простой девчонкой» и «Челитой», с «О любви не говори» и «Ах, Андрюша», с «Дядей Ваней» и «Утомленным солнцем»… В её репертуаре было всё – кроме, пожалуй, откровенного воспевания существующего строя, без чего в сталинские времена звездой, да ещё и не репрессированной, оставаться было сложно. Ей это удалось – мало того, что в её жизни не было арестов, лагерей и ссылок, ей даже не приходилось публично требовать страшных наказаний для очередных «врагов народа». И когда в 1971 году она стала народной артисткой, в эмигрантских газетах писали: «Героическая актриса: она ни одной песни не спела "про них", а только про любовь». 

За это её, кстати, много критиковали, обвиняя в излишней чувствительности: она пела безыдейные, весёлые и нежные песни, которые в нашей прессе порой назывались манерными и убогими шансонетками. Но должен же был быть в стране хоть кто-то, кто не поет про «один сокол – Ленин, другой сокол – Сталин»?

Ещё в войну Шульженко перебралась из Ленинграда в Москву, где и прожила до конца своих дней. Покорять столицу ей было не надо, Москва, да и вся страна, были уже покорены. Она много работала – выступала, гастролировала, записывала пластинки, снималась в кино – но при этом умудрялась не забывать и про личную жизнь. А её личная жизнь была запутанной и весьма бурной.

В законном браке Шульженко побывала лишь однажды – но что ей закон? Она была из тех артистов, которым необходимы страсти, и страстей в её жизни было с избытком.

Судя по всему, всё началось с некоего Ивана Григорьева – это роман случился ещё в Харькове. Шульженко Григорьева, наверное, любила, однако разлюбила, познакомившись с куплетистом Владимиром Коралли. Григорьев умолял свою Куню (такое у неё было домашнее прозвище) остаться с ним, а Коралли будто бы выхватил браунинг и чуть не застрелил конкурента. Такие страсти… Словом, она ушла к Коралли и вскоре вышла за него замуж – он-то и стал её единственным официальным супругом.

А с Григорьевым они ещё встретились – во время войны: выступая в госпитале перед обожжёнными танкистами, Шульженко вдруг услышала: «Кунечка!» Это был умирающий Григорьев.

В браке с Коралли родился сын Игорь, в семье было полное финансовое благополучие… Но тут Шульженко узнала, что муж ей неверен! И в отместку завела роман со своим аккомпаниатором, композитором Ильей Жаком, автором музыки к песням «Руки», «Встречи», «Эх, Андрюша». Коралли устраивал сцены ревности – бил посуду, пытался зарезаться на глазах у жены, а Жаку вроде бы прямо так и сказал: «Я создал Шульженко как певицу. И не позволю, чтобы её кто-то взял и увел. Готовенькую». 

После истории с Жаком Коралли старался глаз с жены не спускать – не оставлял без присмотра, пытался контролировать её окружение, даже аккомпаниатора ей подобрал особого, женщинами не интересующегося. Не доглядел – у Шульженко вроде бы случился очередной роман, с зубным врачом. И Коралли, после четверти века брака, подал на развод. Мало того: деля имущество, мстительный муж так обменял их большую квартиру, что она превратилась в коммуналку. В одной из комнат поселились чужие люди, и отвыкшая от бытовых сложностей Шульженко была в полном ужасе. А по Москве пошла гулять эпиграмма: «Шульженко боги покарали: у всех мужья, у ней – Коралли».

Клавдия Ивановна всегда старалась ничего не просить у сильных мира сего. Но тут пришлось – квартирный вопрос привел её к могущественной Екатерине Фурцевой. А Фурцева больше часа продержала её в приемной… И Шульженко ушла, хлопнув дверью и сказав секретарю: «Передайте вашей начальнице, что она плохо воспитана!» 

Какая уж кошка пробежала между Шульженко и Фурцевой, неизвестно, но эти дамы друг друга сильно не любили. Доходило до смешного: министр культуры, присутствуя на концертах, демонстративно уходила, едва на сцене появлялась Шульженко.

Клавдии Ивановне исполнилось 50 лет, и она осталась одна. Правда, ненадолго – вскоре она познакомилась с кинооператором Георгием Епифановым, который был заочно в неё влюблен целых 16 лет: в 1940 году он случайно попал на её концерт и пропал навеки. Ходил на все её выступления, всегда сидел в первом ряду, собирал газетные вырезки, посылал ей открытки – словом, был её фанатом, только вполне деликатным, в подъезде не ночующим. И вдруг они познакомились!

 Он был моложе её почти на 12 лет – это сейчас никто особо не удивляется, когда у зрелой звезды заводится молодой муж, а в те годы о них, конечно, много сплетничали. Но им это не мешало – они были очень счастливы. Пока однажды Шульженко не решила, что её спутник в гостях как-то слишком заинтересованно поглядывает на молодых женщин. Дома она устроила ему скандал: «Что ты за мужик! За другими бабами приглядываешь, а сам и трехсот рублей заработать не в состоянии!» Видимо, она попала в больное место – Епифанов ушел, и вот теперь-то она и правда осталась одна. И если в её жизни и случались ещё романы, мы о них ничего не знаем. Впрочем, ни Епифанов, ни Коралли из её жизни окончательно не исчезли. Бывший законный муж часто навещал экс-супругу, отводившую ему не более получаса: она сразу предупреждала, что дольше просто его не выдержит. А Епифанов помог ей с квартирой, звонил постоянно, сопровождал её куда требовалось, словом, всегда был под рукой. Тем более, что другой семьей он так и не обзавёлся.

Шульженко повезло – её миновала традиционная судьба постаревших звезд советской эстрады: о ней не забыли, она была востребована до конца своих дней. Пусть не так часто, как раньше, но давала концерты, её приглашали на «Огоньки», на выступления новых звёзд. В 1980 году она записывает пластинку – как выяснилось, последнюю. Через год выходят её мемуары, она снимается в фильме «Вас приглашает Клавдия Шульженко»…

Словом, работа у неё была. Была у неё и пенсия, более чем приличная. А ещё у неё были звездные привычки, с которыми она не могла расстаться, да и умением копить и экономить она никогда не отличалась. Если клубника, то только с рынка, если косметика, то только импортная… Ну и духи, конечно, – она даже в войну, едва заслышав сигнал воздушной тревоги, первым делом хваталась за несессер с французскими духами, считая именно парфюм предметом первой необходимости в бомбоубежище. Потому что она была такой женщиной, каких сейчас больше не делают.

С такими привычками ей никаких пенсий хватать не могло, пришлось потихоньку продавать драгоценности. Ей, конечно, помогали – денег у знакомых она не брала, другое дело – подарки: уютный плед, набор дефицитной косметики… Говорят, только Алле Пугачёвой удавалось подсунуть Шульженко деньги. Пугачёва тихо прятала несколько бумажек под скатерть, а потом выслушивала сетования Клавдии Ивановны, жаловавшейся на дырявую память: мол, совсем старая стала, забываю, куда пенсию засунула!

Шульженко умерла в 1984 году. В её квартире из прежней жизни остался только роскошный диван, некогда купленный у Лидии Руслановой, концертное платье от Зайцева и рояль, который Дмитрий Шостакович проиграл ей в преферанс. «Самая женственная из женщин», как называли её современники, теперь лежит на Новодевичьем. Она боялась, что её забудут, – зря боялась, не забыли.

Она родилась при Николае II, а умерла при Черненко. Она знала всех, кого стоило знать, от Шостаковича до Райкина, от Дунаевского до Пугачёвой. Она была награждена многими орденами, медалями и званиями – наверное, власть ценила её способность отвлекать людей от прозаических будней и дарить мечту о том, что жизнь может быть и другой, весёлой, легкой, беззаботной, полной любви, дружбы и радости.

… Она болела, долго лежала в постели, никого не принимала. Как-то зашла к ней соседка, проведать – и видит, что больная сидит у зеркала, тени накладывает. «Зачем?» – удивилась гостья. «Ну как же – те тени, которые были, не подходят к цвету этого халата!»