Вячеслав Никонов. Куда растет земля?

От 3 до 3,5 миллиарда лет назад зародилась жизнь, начала формироваться биосфера. Не менее трех миллионов лет назад – скорее всего, в Африке – появился человек, к нашему времени превратившийся в хозяина планеты. Хозяина не самого рачительного и весьма жестокого. HomoSapience оказался едва ли не единственным видом, уничтожающим себе подобных и влияющим на окружающую среду, причем не в лучшую сторону.

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

40 тысяч лет назад, когда люди начали отделяться от остального животного мира, их вряд ли было больше полумиллиона. Для собирателей и охотников, сильно уязвимых для всех сюрпризов природы, – каждому из них для прокорма нужна была территория в 10-25 квадратных километров – больше места и не оставалось. В эпоху неолита – от IX до VI тысячелетия до нашей эры – произошла настоящая революция: появилось сельское хозяйство, население стало расти быстрее. Ко времени Платона и Аристотеля (IV век до нашей эры) его численность приблизилась к 200 миллионам и затем надолго застыло: человечество вступило в эпоху усиленного самоистребления, подкрепленного масштабными эпидемиями. Самой крупной считается пандемия чумы, истребившая 45 процентов европейского населения в середине XIV века. В 1000 году на всей планете жили примерно 275 миллионов человек. Примерно к 1800 году численность человечества достигло миллиардной отметки. За ХХ столетие население планеты почти дважды удвоилось. В 1900 году оно составляло 1,6 миллиарда человек, в 1927 году – 2 миллиарда, в 1950-м – 3.

12 октября 1999 года в Сараево родился шестимиллиардный человек – АднанНевич. Еще через 12 лет – в ночь на 31 октября 2011 года в Калининграде на свет появился уже 7-миллиардный – Петр Алексеевич Николаев. Сегодня за сутки на Земле рождается около 219 тысяч человек.

Оснований для озабоченности и даже тревоги немало. Применительно к миру в целом мы все чаще слышим о его перенаселенности. Останется ли где жить и что есть нашим внукам и правнукам? В России, напротив, все разговоры сегодня – о «падающем» населении, а термин «депопуляция» обретает права гражданства. Но грозит ли, действительно, нашей нации вымирание?

Ответы на все эти вопросы не столь однозначны и не праздны. И, как выясняется, стары почти как мир. Уже Платон в «Республике» и «Законах» рекомендовал установить государственное регулирование уровня рождаемости, чтобы население не столкнулось с пространственными и ресурсными ограничениями. Эта проблема занимала и Аристотеля, но не с точки зрения ресурсов, а с позиции поддержания порядка в обществе, испытывающем перенаселение. Римскую империю волновали прямо противоположные проблемы: как стимулировать слишком низкий рост собственного населения в условиях, когда досаждавшие ему варвары размножались угрожающе быстро. Рим так и не справился с этим вызовом, что стало одной из причин его падения.

С распространением христианства дискуссии о демографии перешли из общественной и политической плоскости в сферу религии и морали, когда на первый план вышли вопросы девственности и брака. В конце XVIII века британский экономист и священник Томас Мальтус поднял дискуссию на новый уровень, доказывая в «Эссе о принципах населения», что население планеты (оставив в стороне эпидемии) всегда росло быстрее, чем производство продовольствия, а это грозит человечеству неизбежным перенаселением и голодом. На что позднее Карл Маркс, раскритиковав Мальтуса, ответил собственной теорией, согласно которой голод порождается не ростом населения, а неправильным распределением богатства.

Миллиардный прирост населения трудно себе даже представить. Но, давайте, попробуем. Представим, что все люди планеты собрались в одном месте, например, на острове и встали плечом к плечу. Каких размеров должен быть этот остров? Как Великобритания, или Япония, или Гренландия? Вовсе нет. Все население Земли 1950 года поместилось бы на скалистом острове Уайт у берегов Южной Англии площадью 381 квадратный километр. Для сегодняшнего человечества хватило бы Занзибара, занимающего 1554 квадратных километра, что немногим больше площади Москвы до ее расширения за границы МКАД.

Пик прироста населения пришелся на 1960 годы, когда он составлял 2 процента в год. Сегодня – вдвое меньше. К следующему рубежу в 8 миллиардов человек мы подойдем уже не через 12, а через 14 лет, а на следующий миллиард может потребоваться 18 лет. Главной причиной взрывного роста населения в ХХ веке стали успехи здравоохранения, прежде всего, изобретение антибиотиков и внедрение правил гигиены. Средняя продолжительность жизни, ожидаемая при рождении, выросла на планете с 30 лет в 1900 году до 65-ти в 2000 году. Основной отличительной чертой XXI века станет снижение рождаемости. Мы это видим на примере все большего количества государств и континентов.

В демографии есть показатель, столь же неизменный, как число «пи» в математике – 2,14. Запомнить легко – «пи» минус единица. Когда средняя рождаемость на одну женщину выше, чем 2,14, население страны растет, когда ниже – сокращается. Это – уровень воспроизводства. Еще в 1970 году средний уровень рождаемости составлял 4,45, то есть, в среднестатистической мировой семье насчитывалось 4-5 детей. Сейчас этот показатель равен 2,45.

Почему это произошло? Главным фактором падения численности населения считается развитие городских обществ, городской культуры, которая предполагает качественно иной уровень жизни. Процитирую роман Виктора Пелевина «ДПП(нн)», где есть немало рассуждений на эту тему: «Во всем мире белые консумер?христиане прекращали рожать детей, чтобы поднять уровень своей жизни. Причем от уровня жизни это не зависело, а зависело только от навязчивого стремления его поднять». Кроме того, сыграли роль такие факторы, как рост образовательного и профессионального уровня женщин, тенденция к вступлению в брак в более позднем возрасте и к более частым разводам, отсутствие в городах экономической необходимости создавать семью, тем более, большую, широкое распространение практики абортов и контрацепции. Сегодня около двух третей женщин мира применяет те или иные средства искусственного предотвращения или прерывания беременности. Хотя и без этого, как острят демографы, «урбанизация – самое лучшее средство контрацепции». Некоторую роль в сокращении или, во всяком случае, в замедлении темпов роста населения сыграли инфекционные заболевания, в частности СПИД (но это затронуло в основном неразвитые страны).

Уже более 40 процентов человечества живет сегодня в странах, где уровень рождаемости ниже уровня воспроизводства. Сюда относятся, в первую очередь, развитые страны: все государства Европы, а также Канада, Австралия и Новая Зеландия. Сейчас нет больших различий между Россией (уровень рождаемости – 1,3) и Германией (1,31), Италией (1,2), Испанией (1,25) или Японией (1,3). Несколько выше показатель рождаемости во Франции и Великобритании. В ближайшие полвека сократится численность населения всех европейских государств, за исключением Албании, Ирландии, Исландии, Люксембурга, Франции, Мальты и Норвегии. Наибольшая убыль населения по отношению к общей его численности придется на Эстонию и Болгарию, которые потеряют до 40 процентов своего населения. Население Италии через 50 лет уменьшится на 25 процентов, Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии – на 1 процент. Если верить оценкам ООН, Германия в течение ближайших 40 лет может потерять пятую часть населения – столько, по существу, живет в  Восточной Германии. Таких потерь Европа не знала со времен Тридцатилетней войны XVII века.

В этом же ряду и Россия, где уровень фертильности, способности к рождению, упал ниже 2,14 еще в 1964 году и которая стремительно теряет свое место в мировой демографической иерархии. В 1913 году на долю Российской империи приходилось порядка 9 процентов мирового населения (около 170 миллионов человек), а на долю России в ее нынешних границах – чуть больше 2 процентов, и этот показатель продолжает сокращаться. В 1913 году Российская империя по численности населения уступала только Китаю и Индии. В 1950 году Россия в нынешних границах занимала четвертое место после Китая, Индии и США. А сегодня Россия – лишь девятая по численности страна мира: нас обогнали Индонезия, Бразилия, Пакистан, Нигерия, Бангладеш. Ожидается, что к 2050 году по количеству населения Россия  сместится на 18-е место, и его доля в мире не будет превышать 1 процента. Нет ни одного долгосрочного прогноза, который обещал бы нам прирост населения.

Схожие тенденции наблюдаются в Китае и других странах Восточной Азии, где уровень рождаемости также сокращается. Япония вообще будет иметь самое резкое на планете падение численности населения. Китай подбирается к той точке, когда начнет срабатывать политика «одного ребенка» (там сейчас не разрешается иметь больше одного ребенка в семье). В ближайшие десятилетия – ООН считает, что к 2019 году, – рост населения Китая остановится, и оно начнет сокращаться. Как ожидается, в течение последующего полувека Китай может потерять от 20 до 30 процентов своего нынешнего населения в 1,3 миллиарда человек. Уже ниже уровня воспроизводства рождаемость в таких странах, как Сингапур, Гонконг, Тайвань, Южная Корея, Таиланд, Бразилия, Тунис и даже Иран, где еще в 1984 году на одну женщину приходилось 7 детей!

Вторая группа стран – не менее многочисленная, но более перспективная – имеет средний уровень воспроизводства – от 2,1 до 3-х. Сюда относится большинство стран Южной и Юго-Восточной Азии, исламского мира, а также Американского континента, включая и Соединенные Штаты. По всем прогнозам, в ближайшие 100 лет США будут одной из самых быстро растущих с точки зрения демографии стран мира. А за 50 лет население Америки увеличится еще на 100 миллионов человек. Но произойдет это в значительной степени за счет иммиграции. Миграционный приток в Америку по-прежнему остается самым масштабным в мире.

Пятая часть населения планеты живет в странах с уровнем фертильности больше 3-х, в основном, в Африке южнее Сахары. Еще в середине 1970-х годов население этой части планеты не доходило и до половины европейского. В 2004 году оно превысило европейский уровень, а к 2050 году достигнет 2 миллиарда человек, тогда как в Европе – при благоприятном развитии событий – будет жить около 700 миллионов.  Приблизительно половина прироста обитателей планеты – из тех 2,3 миллиардов, которые добавятся за следующие 40 лет – придется на Африку. К лидерам мирового роста населения относятся также Монголия, Филиппины, Йемен, палестинские территории, Пакистан, Саудовская Аравия. Но быстрее всех будут расти 50 самых бедных государств мира, которые до 2050 года утроят свое население.

Что лучше: когда население увеличивается, или когда оно сокращается, или темпы его прироста замедляются? Однозначного ответа нет. В принципе, главная демографическая проблема человечества в целом – это все же не недостаток людей, а их избыток. С общепланетарной точки зрения, снижение рождаемости ниже уровня простого воспроизводства – не зло, а благо. Лишь оно способно привести не только к прекращению мирового демографического взрыва, но и к последующему постепенному, без катастроф, сокращению населения Земли до таких размеров, которые будут адекватны возможностям и природным ресурсам нашей планеты. С точки зрения увеличения текущих доходов на душу населения его сокращение может также показаться привлекательным.

Некоторые исследователи не видят в сокращении населения большой проблемы и для России. В конце концов, в Канаде тоже очень небольшое население, и оно прекрасно живет. А для страны с сырьевой экономикой, когда достаточно обслуживать добычу и перекачку энергоносителей по трубопроводам, большего населения и не нужно. Я, откровенно говоря, подобного оптимизма не разделяю. Налицо явное несоответствие между численностью населения нашей страны и размерами территории, протяженностью границ, масштабами пространств, которые нуждаются в освоении, распределением населения по регионам, неразвитостью поселенческой сети и т.д.

Страна с населением в 1процент от мирового не сможет контролировать 13 процентов мировой территории. Самая большая в мире, богатая природными ресурсами, но слабо заселенная страна соседствует с густо населенными государствами, многие из которых сильнее ее, растут быстрее ее, имеют претензии на российские земли. Ни по внутренним экономическим, ни по внешним геополитическим соображениям убыль населения не отвечает интересам России: мы просто не сможем удержать свою территорию.

«А будет ли где жить нашим детям и внукам?». Современные демографические тенденции подталкивают скорее к положительному ответу на этот вопрос. Планета, судя по всему, выдержит и прокормит население XXI века, а значит, и XXII столетия. По прогнозам наиболее авторитетных демографов, численность человечества стабилизируется на уровне 9 миллиардов к 2050 году (потребуется остров размером с Тенерифе) и 10 миллиардов – в 2150 году.

Конечно, если мы по-прежнему были бы обществом охотников и собирателей, никаких ресурсов не хватило бы. И некоторые современные тенденции пугают. В сезон 2010-2011 годов люди потребили больше зерна, чем произвели, и цены на продовольствие выросли на 39 процентов, достигнув наивысшей точки за все время измерений и увеличив на 44 миллиона количество голодающих. Причина не только в неурожае в ряде стран, включая Россию с ее рекордной засухой. Потребление зерна в развивающихся странах (прежде всего, в Китае и Индии) за последние 30 лет выросло на 80 процентов, в развитых – на 22 процента. А потребления мяса удвоилось. При этом, на производство одного килограмма говядины уходит минимум 6 килограммов зерна и тысячи литров воды. Растущее количество потенциальной растительной пищи (в США до 40 процентов всей кукурузы) идет на изготовление этанола. Количество обрабатываемой земли подходит к некоему естественному пределу (не в России), а истощение земли и нехватка воды для полива фиксируется в растущем количестве стран.

По подсчетам Всемирного банка, для того, чтобы прокормить человечество в 2050 году, учитывая рост его численности и потребностей, выпуск продовольствия должен увеличиться на две трети по сравнению с нынешним уровнем. Много это или мало? Не так много, если учесть, что в 1970-2010 году объем мирового сельхозпроизводства вырос в 3,5 раза за счет селекции семян, применения удобрений, развития ирригации, генетики домашних животных. Если сегодня 1 миллиард человек голодает, а 2 миллиарда живут в нищете, то это объясняется не дефицитом ресурсов, а их плохим распределением, то есть, в первую очередь, низким качеством государственного управления.

Рост населения вызывает растущее опасение за среду обитания в связи с растущей эмиссией углекислого газа, изменением климата, угрозой биологическому разнообразию Земли, загрязнения мирового океана. Но следует иметь в виду, что рост произойдет в тех странах, которые отличаются самыми низкими показателями использования энергии, а значит, загрязнения. Один американец или австралиец производит 20 тонн двуокиси углерода ежегодно, а житель Африки южнее Сахары – менее 1 тонны. Поэтому, с точки зрения экологии, важен не столько рост населения как таковой, сколько та структура экономики, которая сложится в странах с быстрым ее ростом. Но сокращение темпов прироста человечества – благо для экологии.

Однако на проблему демографии можно взглянуть и с другой, прямо противоположной стороны. С точки зрения обеспечения высоких темпов экономического роста, усиления геостратегических позиций отдельных государств в мире рост населения, безусловно, предпочтителен его сокращению. Николас Эберстадт из Американского предпринимательского института подчеркивает: «Во-первых, ощутимое падение рождаемости сегодня означает замедление роста численности рабочей силы завтра. Во-вторых, низкая фертильность сегодня приведет к старению населения завтра – процесс, который приобретает реактивную скорость, если рождаемость ниже уровня воспроизводства продолжается длительное время».

Существует понятие «демографического дивиденда», который измеряется соотношением численности работающего населения и иждивенцев – детей и пенсионеров старше 65 лет. Так, именно демографическим дивидендом на треть объясняют феноменальный экономический рост Китая, где этот показатель очень низок – 38 (то есть, на 100 работающих приходятся 38 иждивенцев). Да и все человечество воспользовалось демографическим дивидендом в последние десятилетия, когда этот показатель снизился с 75 в 1970 году до 52-х – в 2010-м. Чем больше количество работающих в составе населения, тем больше занятых в экономике и меньше социальных расходов, тем дешевле – из-за конкуренции на рынке труда – рабочая сила, тем больше сбережения и спрос на товары и услуги.

С 2010 до 2030 года численность рабочей силы (количество людей в возрасте от 15 до 65 лет) вырастет на 900 миллионов человек, или на 400 миллионов меньше, чем в предыдущие два тысячелетия. При этом половина роста придется на страны Африки южнее Сахары, Пакистан и Бангладеш. А почти все развитые страны-члены ОЭСР, страны Восточной Европы и СНГ, включая Россию, Китай, Япония испытают на себе абсолютное сокращение количества работающих.

Одна из самых заметных тенденций, связанных со снижением рождаемости – это старение населения, особенно, в развитых странах. Если в 1990 году продолжительность жизни в странах ОЭСР составляла 63года, то в 2000-м – уже 77лет, а в 2050-м она достигнет 83,5лет. Из-за роста продолжительности жизни и спада рождаемости доля людей старше 65лет почти удвоится: сейчас их 14 процентов, а в 2050году будет 25процентов. Если в 2000 году на 100работающих людей приходилось 38 пенсионеров, то в 2050году станет уже 70. А это совершенно другие нагрузки на экономику. Один работающий человек должен будет содержать вдвое больше пенсионеров, чем сегодня. Причем сильнее всего эту проблему ощутит такая страна, как Япония, на глазах стареющая. Будет стареть и Китай, где на 100 работающих в 2050 году придется уже не 38, а 64 иждивенца. Россию эта ситуация тоже не минует. Сейчас у нас на одного пенсионера приходится два работника. Но если существующий пенсионный возраст не будет повышен, в том же 2050году на 100работающих придется 93пенсионера. Кто и как сможет их содержать? Вывод, который делает, например, ОЭСР в своем докладе: если люди не захотят трудиться до 70лет, а работодатели не станут удерживать их, экономический рост замедлится примерно на треть.

Секретным оружием человечества в решении демографических проблем станет экономика знаний, технологические инновации и больший упор на качество человеческого капитала, что предполагает развитие образования, здравоохранения, создания условий для более продуктивного использования становящейся все более ценной рабочей силы. Образованные работники не только обеспечивают большую производительность, они и здоровее, и способны дольше приносить пользу на рабочем месте. Не сомневаюсь, что во всех развитых и становящихся развитыми странах будет и дальше повышаться пенсионный возраст и создаваться стимулы для людей работать как можно дольше.

Все более существенное воздействие на демографические процессы оказывает миграция, которая в последние десятилетия претерпела качественное изменение. Если раньше на протяжении нескольких веков иммиграция почти полностью означала переселение белых людей из Европы на другие континенты, то теперь доминирующим трендом является ускоряющаяся миграция выходцев из развивающихся стран, более половины которых оседает на территории индустриально развитых государств. Важный фактор миграции – обострение политической ситуации в ряде развивающихся стран, ведущее к революционным потрясениям, сопровождаемым исходами потоков беженцев. По оценкам Международной организации по миграции, с 2000 по 2010 год общемировая численность мигрантов возросла почти в полтора раза, достигнув 214 миллионов человек, и к 2050 году может составить уже 405 миллионов.

Из проживавших в 2010 году в США 43 миллионов международных мигрантов 53 процента составляли выходцы из стран Латинской Америки (в основном из Мексики), а еще 27 процентов – из стран Азии. Доля белого неиспаноязычного населения США в 1970 году составляла 83 процента. В случае сохранения нынешних тенденций к 2050 году она может снизиться с нынешних 66 процентов до 52 процентов, тогда как доля выходцев из стран Латинской Америки и Азии возрастет с 20 процентов (в 1970 году – 6%) до 35. Из 51 миллиона мигрантов, проживающих сегодня на территории Евросоюза, около 70 процентов составляют выходцы из стран «глобального Юга». В результате развитый мир сталкивается с вызовом эрозии его цивилизационного облика.

ЭТНОСЫ И НАЦИИ

Каждый из 7 миллиардов, живущих на Земле, входит во множество общностей – территориальных, этнических, языковых, конфессиональных, государственно-политических, культурных. Эти общности – от простого к сложному – разделяются на этносы, нации, государства и цивилизации.

Сколько на планете этносов? Точный ответ не знает никто, а неточный зависит от того, что вы имеете в виду под этим понятием. Этнос в переводе с греческого – народ. Эти два термина в русском языке долго рассматривались просто как синонимы, пока ученый-эмигрант С.М. Широкорогов не ввел понятие «этнос» как научный термин, вокруг содержания которого, как водится, ведутся широкие дискуссии.

В обыденном сознании этнос нередко связан с общностью «по крови». Это, конечно не так. Трудно найти  на планете человека, чьи предки на протяжении тысячелетий никогда не вступали в интимную близость с людьми других национальностей. Разумеется, исторически этносы складываются на основе племенных общностей. Однако в процессе этногенеза под влиянием особенностей хозяйственной деятельности, природных условий формируются специфические для этноса черты материальной и духовной культуры, быта, групповых психологических характеристик, общее самосознание, видное место в котором занимает представление об общности происхождения. Самоидентичность проявляется и в общем самоназвании – этнониме. Однако, единожды возникнув, этническая общность осознает себя не столько по признаку «крови», сколько по характеру культурных стереотипов, которые лежат в основе самоидентичности, в различении «своих» и «чужих». И здесь важную, часто – важнейшую роль играет то, что лежит в основе любой культуры – язык. Именно он, в первую очередь, позволяет определить «другого». Именно в нем – особенно в содержательном компоненте – выявлен кристаллизованный образ мира каждого этноса, то есть, фундамент всех других культурных стереотипов. Именно язык я бы поставил на первое место среди других признаков этноса.

Вместе с тем, существуют люди, говорящие на одном языке, но считающие себя разными этносами. Яркие примеры мы видели в последние годы на Балканах, где после распада Югославии и кровопролитных войн говорящие на сербо-хорватском языке разделились на сербов, боснийцев, хорватов. По какому признаку? Религиозному. Сербы –  в основном, православные, боснийцы – мусульмане, хорваты – католики. То есть конфессиональная принадлежность может выступать одним из наиболее значимых этнообразующих факторов. В дореволюционной России в официальных документах указывалась не национальность (как в СССР), а вероисповедание: православные практически приравнивались к русским вне зависимости от исконной этнической принадлежности. В современной России кряшены – крещеные татары – сознают себя как отдельный народ. А в современной Мьянме распространено выражение: «Быть бирманцем – значит быть буддистом».

Этнос может закрепляться на различных, порой, далеко отстоящих друг от друга территориях, как, например, цыгане. Этнические различия могут отражать различия в хозяйственной или профессиональной деятельности. Так, кочевые оленные коряки-чавчувены и оседлые коряки-нымылланы – разные народы. В XIX веке на Балканах, переходя от занятия сельским хозяйством к торговле, человек превращался из болгарина в грека, причем языковой фактор не служил этому препятствием, ибо люди хорошо владели обоими языками. Даже практически потеряв родной язык, этнос может существовать на основе традиции, как шотландцы или валлийцы. Раса тоже имеет значение: многие выделяют, например, в качестве отдельного этноса афро-американцев. При этом представители одного этноса могут принадлежать как к одной, так и к разным расам (или расовым типам) и, наоборот, представители одной расы могут принадлежать к разным этносам.

Я не склонен проводить в современном русском языке различие между народом и этносом. Вот что пишет наиболее признанный авторитет в этом вопросе – директор Института этнологии и антропологии РАН академик Валерий Тишков: «Народ» в смысле этнической общности — группа людей, члены которой имеют одно или несколько общих названий и общие элементы культуры, обладают мифом (версией) об общем происхождении и тем самым обладают как бы общей исторической памятью, могут ассоциировать себя с особой географической территорией, а также демонстрировать чувство групповой солидарности».

Итак, этнос – это совокупность людей, которая сложилась историческим путем, говорит на одном языке и обладает устойчивым сочетанием национальных свойств, общностью культуры, быта, традиций, обычаев, самосознания. Этносы подвержены изменениям — консолидации, ассимиляции и т.п. Для более устойчивого существования они стремятся к созданию своей государственности. Однако история предлагает множество примеров того, как различные этносы, даже многочисленные, так и не смогли решить задачу социально-территориальной организации. Более того, подавляющее большинство этносов даже не приблизилось в государственной самоорганизации.

Так сколько же этносов на планете? Если их главным отличительным признаком выступает язык, то народов должно быть примерно столько же, сколько и языков. Точное их число установить невозможно, поскольку не всегда возможно провести грань между языком и диалектом. По оценкам, сейчас на Земле говорят на 5-6 тысячах языков. При этом 80 процентов  населения планеты знает лишь 80 языков, а на 0,2 процента жителей Земли приходится 3,5 тысячи языков. Больше всего говорят (в миллионах человек) на:

- китайском – 1223;
- английском – 470;
- хинди – 418;
- испанском – 372,
- русском – 288;
- бенгальском – 235;
- арабском – 235;
- португальском – 182;
 - японском – 125;
- французском – 124;
- немецком – 121.

Но если мы посмотрим на число носителей того или иного языка как родного, то здесь картина будет другая:

китайский – 1213 млн;
испанский – 329 млн;
английский – 328 млн;
арабский – 221 млн. (официальный язык в 57 странах) ;
хинди – 182 млн;
бенгали – 181 млн (официальный язык в Бангладеш);
португальский –178 млн;
русский – 144 млн;
японский – 125 млн;
немецкий – 110 млн.

А что будет с языками малых этносос? В нашем веке, как ожидается, исчезнет до 70процентов из существующих языков. Каждые  две недели один язык становится мертвым. То есть в год умирают 24 языка, и так будет продолжаться дальше. Для того чтобы язык сохранялся, количество его носителей должно превышать 100 тысяч. Сегодня исчезающими считаются 400 языков. Главные виновники этого явления – миграция в города и английский язык. Ближе всех к исчезновению языки индейцев Северной Америки и аборигенов Австралии. Та же опасность грозит языкам малых народов Российской Федерации. Но здесь причина не в английском, а в великом и могучем. Уже на наших глазах исчезли нганасанский, юкагирский, керекский языки.
Если количество этносов тает, то число наций растет.

Понятие нация (от лат. nation – племя, народ) в научной литературе имеет две основные трактовки.

1. Как этнонации – этнической общности с единым языком и самосознанием. Этнонацией со времен породившего эту концепцию австро-марксизма XIX века принято называть этнос, перешедший на национальную ступень развития, что подразумевает помимо общей культуры, антропологических черт и генетического единства наличие своего государства, гражданства, политических институтов. Именно такая трактовка нации – как этнической общности – утвердилась и в нашей стране с легкой руки прилежных учеников австро-марксистов Владимира Ленина и Иосифа Сталина. Отсюда определение императорской России как тюрьмы народов, признание статуса наций за крупными этносами – русскими, украинцами, казахами – и теоретическая установка на право наций на самоопределение. И до сих пор в российском сознании, да и во многих государственно-правовых документах понятие нации все еще имеет отчетливую этническую окраску – один язык, одна религия, одна психология и т.д. К современным теориям национальной политики и к современному миру подобная трактовка не имеет отношения.

2. Как политической нации – сообщества граждан определенного государства,  устойчиво, осознанно и единообразно позиционирующееся в пространстве и времени и ассоциирующее себя с определенной территорией и историей. Именно такая трактовка закреплена в международном праве, где нация является синонимом государства, и общепризнанна в большинстве стран мира. У нас такая трактовка тоже начинает пробивать дорогу. «Понятие “нация”… по сути подразумевает народ в смысле государственного территориального сообщества, - пишет Тишков. - Связь понятий нация и государство отражена в сложной категории “нация-государство” (nation-state). Это есть общепризнанное обозначение всех суверенных государств мира, входящих в Организацию Объединенных наций и считающих себя государствами-нациями».

Если этносы существовали на протяжении всего исторического времени, то нации формируются только в период нового и даже новейшего времени. До этого людям даже не приходило в голову, что этничность должна совпадать с государственностью. Эта идея возникла в Европе XVIII века и получила название национализма. Идеология эта в одном из своих аспектов заключается в обособлении и вычленении отдельной нации из общего числа этносов, проживавших до ее возникновения на определённой территории. После обособления нации парадигма национализма начинает работать на становление, защиту и укрепление своей нации и ее государственности.

Первыми современными нациями, по утверждению классика изучения национализма Бенедикта Андерсона, были латиноамериканские, сформировавшиеся в ходе борьбы против испанской короны, за которыми с небольшим отрывом последовали США и затем Франция. Впервые понятие нация в его политическом значении появилось именно в ходе Великой французской революции, когда возникла необходимость сформировать некую общность взамен утраченного «подданства французской короны». В 1800-е годы возник немецкий национализм, затем последовали национализмы Греции и скандинавских стран (1810-1820-е годы),  итальянский национализм (1830-е годы). В 1850-1900-х годах национализм распространился на страны Восточной Европы и в Индию, а в начале ХХ века — в страны Азии и Африки. Там нации формировались в ходе борьбы за независимость и особенно после её завоевания на причудливо выкроенных в результате колониальных разделов территориях из различных по языку, культуре, уровню жизни племён и народностей. И, конечно, образование наций не является универсальной стадией развития всех народов мира. Почти все малочисленные народы оказались в составе крупных наций.

При этом полиэтничный состав населения вовсе не служит непреодолимым препятствием для формирования гражданской нации и создания нации-государства. Напротив, этнически однородные нации крайне редки и встречаются в основном в отдалённых и изолированных углах мира (например, в Исландии). Обычно нация строится на базе большого количества этносов, которых свела вместе историческая судьба. Латиноамериканские нации расово неоднородны — состоят из белых, креолов и индейцев. Считается общепризнанным, что еще в XIX веке Великобритания, Франция, Германия, даже Испания, уже были нациями-государствами, хотя все они при этом оставались глобальными империями, имели крайне неоднородное в этноконфессиональном плане население и внутренние колонии. Не следует забывать Северную Ирландию и Шотландию в составе Великобритании, Бретань и Корсику в составе Францию, лоскутную империю, созданную Бисмарком, Кастилию, Каталонию, Страну Басков в Испании. Многоэтничность и поликонфессиональность – абсолютная норма для современных национальных государств.

По многообразию этнических, религиозных, расовых групп многие страны далеко оставляют позади и дореволюционную, и, тем более, современную Россию с ее 135 народами (которых по последней переписи неожиданно стало 180). Вот как, по данным ООН, выглядит количество этнических групп в некоторых странах современного мира: Китай – 205, Камерун – 279, Индия – 407, Нигерия – 470, Индонезия – 712, Папуа - Новая Гвинея – 817. Все они являются безусловными нациями-государствами. Почему же в России не так? Живуч этнонационализм.

Следует признать, что до сих пор не удалось предложить убедительной и привлекательной концепции «российскости», не сводимой ни к этническому, ни к имперскому государству, ни к «новой исторической общности». Один из самых существенных факторов слабости и развала Российской империи, Советского Союза, а также проблем современной России – неспособность создать единую гражданскую нацию, что давно удалось другим крупным государствам. Идея российской нацииабсолютно продуктивна, и ее не нужно стесняться. Основания говорить о российской нации были уже столетие назад. Эту идею активно проповедовали Петр Бернгардович Струве и его сторонники: «Нация – это духовное единство, создаваемое и поддерживаемое общностью культуры, духовного содержания, завещанного прошлым, живого в настоящем и в нем творимого для будущего». Идея российской нации способна серьезно укрепить Российскую Федерацию как государство и заполнить  разруху и идейный вакуум, которые наблюдаются в головах представителей многих национальностей.

ГОСУДАРСТВО

Сколько на Земле наций? Если трактовать их как политические нации, то количество примерно совпадет с числом государств. Государство и выступает основной формой общественно-политического существования человечества.

В тех регионах земного шара, где существовали центры заселения с наибольшей плотностью населения, возникали условия как для концентрации усилий избыточного населения, организации его общежития, так и для столкновений, в том числе, с соседними племенами. Точное время возникновения первых государств неизвестно – любая датировка событий, произошедших до II тысячелетия до нашей эры (а государство возникло раньше), носит исключительно условный характер. С местом – большая определенность, хотя тоже не полная. Государства образовались на основе племенных протогосударств (вождеств, chiefdoms) в городских культурах, развившихся в долинах великих рек. И первыми из них были государства Шумера в междуречье Тигра и Евфрата, где, похоже, впервые возникли царская власть (в том числе, наследственная), бюрократия и письменность, а также Египта в долине Нила. За ними последовали государства у русла Инда в Индии и Хуанхэ – в Китае.

Государства в современном смысле (или, по крайней мере, современная концепция государства) ведут отсчет с середины XVII века, когда после протестантской реформации и кровопролитной Тридцатилетней войны ведущие европейские державы в Вестфалии постарались выработать новые правила взаимодействия и собственной легитимации, которые не зависели бы от воли Священного престола. Итогом стала государственно-центристская модель, в фундаменте которой лежал принцип суверенитета: государство является источником высшей политической власти, осуществляемой в полной мере в пределах собственной территории, самостоятельно проводит внешнюю политику и уважает право других государств действовать таким же образом. С тех пор государство стало центром, исходной единицей для формирования мировой системы, выработки соответствующих политических и правовых норм. Доктрина высших государственных интересов, первоначально предложенная кардиналом Ришелье, превратилась в ведущий принцип европейского устройства и дипломатии.

XIX век принес создание ведущими европейскими государствами империй, под которыми современные авторы, чаще всего, понимают  «отношение, формальное или неформальное, в котором государство контролирует действенный политический суверенитет другого политического сообщества»; «сложносоставное политическое сообщество, инкорпорировавшее малые политические единицы»; «составное государство, в котором метрополия господствует над периферией в ущерб интересам последней». Мир начала ХХ века состоял почти полностью из империй и колоний. Исключения из крупных стран составляли, возможно, лишь Соединенные Штаты, только заканчивавшие зачистку и освоение американского континента и переходившие к экспансии в Западном полушарии, а также далеко не суверенный и поделенный на сферы влияния Китай и начавшая реализовывать собственную колониальную политику Япония. Глобальные империи – Британскую, Французскую, Испанскую, Португальскую, Бельгийскую – отличало наличие «большой воды» между метрополией и периферией. Россия, как и государства Габсбургов, Гогенцоллернов и Османов, принадлежала к числу континентальных империй, представлявших собой макросистему с весьма сложными пограничными, этническими, религиозными противоречиями между ними.

Начало распада империй после Первой и, особенно, после Второй мировой войны, а также усиливавшаяся глобализация, которая делала все более условными государственные границы и способствовала подъему национального самосознания во всех уголках планеты, вызвали нараставшую тенденцию к увеличению числа независимых государств. Причем понятие суверенного государства становилось все более размытым, что не позволяет установить даже их точное число. Действительно, кто знает, сколько государств на планете?

В 1920 году треть планеты состояла из колоний, 65 стран обладали самостоятельностью (кстати, только в пяти из них проводились выборы). При создании ООН в 1945 году в ней было представлено 51 государство. Сегодня их – 192. Причем, очень существенный вклад в процесс мультипликации количества государств внес распад СССР, добавивший сразу 14 новых стран-членов ООН. Однако в мире растет и число так называемых непризнанных государств. То есть таких, которые обладают фактическим суверенитетом, но этот суверенитет не признан ни одним другим государством (как Приднестровье), признан небольшим количеством стран (Абхазия, Южная Осетия). Или признан даже большим количеством стран, но недостаточным для обретения статуса члена Организации Объединенных наций (Косово или Палестина). Если учесть непризнанные страны, то общее количество государств на планете превысит 250. А есть еще регионы, которые фактическим суверенитетом не обладают, но активно на него претендуют (например, Баскония в Испании, Шотландия или Северная Ирландия в Великобритании и т.д.), что создает потенциал для создания новых независимых государств. По некоторым оценкам, через полвека на Земле будет существовать до 500 государств. Из двух основополагающих принципов, закрепленных в международном праве – территориальной целостности и права наций на самоопределение – верх все больше берет второй. Национальные меньшинства все решительнее заявляют о своем праве на самоопределение. «Государственные границы, особенно в Азии и Африке, часто представляют собой имперское наследие и не совпадают с этническими и лингвистическими границами, – пишет Збигнев Бжезинский. – Эти границы становятся ненадежными перед напором растущего политического сознания, которое ведет к более настойчивым территориальным притязаниям». Крупные многонациональные государства, включая Россию, сталкиваются и будут сталкиваться с растущей проблемой сепаратизма.

Процессы, идущее в современном мире, среди которых на первое место –  с точки зрения перспектив государства – следует поставить глобализацию, заставляют многих аналитиков говорить о растущем ослаблении роли государства, а многие уже вообще хоронят Вестфальскую систему. И некоторые основания для подобных выводов имеются.

Растущее число негосударственных субъектов экономики и политики берет на себя ряд функций, ранее выполнявшихся государством. Дневной оборот денег, пересекающих национальные границы, во много раз превышает годовой размер ВВП подавляющего большинства стран мира. Экономическая мощь транснациональных корпораций превышает возможности правительств среднеразвитых стран. Хозяйственная политика отдельных государств перестает быть суверенной, находясь под усиливающимся воздействием ситуации на мировом рынке.

С государством все активнее соревнуются национальные и международные неправительственные организации – религиозные, правозащитные, экологические, благотворительные и иные. Они оказывают растущее влияние на общественное мнение, формирование политики, выработку законов, сами выполняют функции социальной защиты и даже принимают участие в деятельности комитетов и комиссий ООН. Гринпис оказывает на экологическую политику большее влияние, чем большинство суверенных стран.

Глобальная система коммуникаций маргинализирует роль государства на информационном поле, делает практически невозможным или крайне затруднительным правительственный контроль потоков информации. Государство в принятии решений все чаще полагается на экспертизу частного бизнеса и неправительственных организаций, располагающих по ряду вопросов большей информацией, чем госструктуры.

С возникновением других влиятельных институтов государство фактически утрачивает свою многотысячелетнюю монополию на реализацию властных функций. Если не юридически, то де-факто происходит эрозия внутреннего суверенитета отдельных государств, их способность по собственному разумению формировать свои общества и решать внутренние проблемы ослабевает. Появились и получают все большее распространение концепции «гуманитарных интервенций» или «права на защиту» преимущественно, поддерживаемые западными странами. Эти концепции предполагают право международного сообщества на вмешательство во внутренние дела государств, если в них нарушаются фундаментальные права человека, поддерживается международный терроризм. Примеры таких интервенций мы видели  в Югославии, Афганистане, Ливии.

Но все же, по моему убеждению, утрата государством монополии на власть не означает умаление его роли. Национальное государство даже с учетом глобализации сохраняет свои центральные позиции, но оно во многом вынуждено сейчас формулировать свою роль заново и отстаивать ее в усиливающейся конкуренции с международными субъектами гражданского общества и экономической жизни, межгосударственными организациями, в том числе, ведя с ними активный диалог. У государства всегда будет преимущество (или монополия) в решении таких задач, как обеспечение порядка и обороноспособности, предоставление социальных услуг, регулирование рынка, поддержание транспортной инфраструктуры, контроль добычи природных ресурсов, регулирование миграции, решение внутренних этнических проблем и других.

Стратегия правительств различных стран в связи с глобализацией неодинакова. Те из них, кто рассматривает глобализацию как угрозу, демонстрируют защитную реакцию: вводят меры экономического протекционизма, отгораживаются от иммиграции, пытаются ограничить глобальные трансакции национальным законодательством. Подобная политика, уверен, в перспективе грозит огромными издержками, связанными с уменьшением благосостояния, растущим экономическим и технологическим отставанием. Наиболее динамичные государства, напротив, уже выступают в качестве игроков в глобальном состязании за конкурентоспособность, экономическую и инвестиционную привлекательность. В этом соревновании правительства нередко прибегают к агрессивной внешнеэкономической политике, дерегулированию, субсидированию экспорта, что также вызывает немалые перекосы. Дерегулирование ведет к снижению дееспособности государства, субсидии оборачиваются нерациональным распределением бюджетных ресурсов. Ни изоляционизм, ни наступательный интервенционизм сами по себе не предполагают рассчитанного на перспективу ответа на вызовы глобализации. Многообещающим оказывается более активное участие государств в процессах региональной интеграции и в развитии глобальных политических сетей.

Государства, хотят они того или нет, все активнее втягиваются в решение глобальных проблем. Более того, разрешение многих этих проблем  возможно более эффективно (или только) на уровне национальных государств, а не международных организаций. Здесь в первую очередь следует назвать также проблемы всемирного масштаба как изменение климата, озоновые дыры, наступление пустынь, выбросы углекислого газа, экология, преступность, эпидемии, бедность. Именно государства и в перспективе будут заниматься многими глобальными феноменами, например, решением задач неуправляемости мегаполисов или нарастания обособленности, отчуждения индивидуума от общества. Именно государствам предстоит решать проблемы гармонизации системной конкуренции стран, создания архитектуры глобального управления.

Государства сами меняются или должны изменяться, чтобы не потерять конкурентоспособность. Последствия глобализации и их преодоление можно осилить только в рамках дисциплинированно проводящейся государственной политики в различных областях, повышения эффективности всего управления. Критическое значение приобретают усиление финансовой и банковской системы и установление над ней  действенного контроля, эффективно функционирующая система правосудия, чистота самого правительства, отсутствие коррупции.

Глобализация меняет роль государства в экономике, отношение между ним и независимыми хозяйствующими субъектами. Из самостоятельного игрока на экономическом поле государство все больше превращается в арбитра. В условиях, когда экономика становится мобильнее, обостряется конкурентная борьба за создание наилучших условий для размещения производств и привлечения инвестиций, у государства появляются все большие возможности оживлять национальную экономику путем создания привлекательных рамочных условий, улучшения инвестиционного климата. Для крупных предпринимательских структур глобальная конкуренция за мировой капитал становится все более жесткой, и дорогу для них на международной арене может и должно прокладывать то же государство.

Наблюдается — особенно ярко с начала мирового финансового кризиса 2007—2009 годов — феномен растущего разрыва в интересах государства и крупного транснационального бизнеса, что носит во многом объективный характер. Бизнес заинтересован в обходе обременительных национальных правил, тогда как политики часто разрабатывают законы, как бы забывая о существовании заграницы и оффшоров. Транснациональные корпорации стремятся вести дела в рамках международной системы (или ее отсутствия); государства, хоть и участвуют в формировании этой системы, имеют приоритетом внутренние проблемы. Правительства часто недооценивают международную мобильность экономики, а бизнес так же часто игнорирует рамочные политические условия страны или интересы большинства ее граждан.

Современный мир радикально повышает требования к политике государства в области образования. Все чаще вместо разговоров о «бедных странах» можно услышать о «странах с дефицитом интеллекта». Государства стремятся повысить уровень образования и профессиональной квалификации своих граждан, поскольку конкурентоспособность в решающей степени определяется наличием высокопрофессиональных человеческих ресурсов. Бедным странам оказывается все труднее выдерживать соревнование в этой сфере, к тому же они в первую очередь сталкиваются с проблемой «утечки мозгов», что в перспективе ведет к возрастанию экономического и социального неравенства государств.

Глобализация предъявляет повышенные требования к компетенции государственного руководства и качеству государственного управления. Особенно динамично будут развиваться те страны, которые способны систематически учиться на чужом опыте. Государства должны усиленно наверстывать свое отставание от действующих по всему миру предпринимательских структур, простирающих инновации и обучающее партнерство за национальные рамки.

Конкурентоспособность государства в растущей степени зависит от того, насколько оно способно обеспечить своих граждан — особенно интеллектуальный и политический класс — всей полнотой международной и внутренней информации. Именно в этом заключается главный смысл информационной безопасности в современном государстве.

Глобализация меняет систему принятия государственных решений,  выдвигая на первый план принцип субсидиарности, то есть когда вопросы решаются на уровне, который обеспечивает наиболее квалифицированную и эффективную их реализацию. Национальный уровень по-прежнему остается самым важным, поскольку только на нем существуют достаточные правовые механизмы решения самого широкого круга проблем. Но если политические цели на уровне отдельных государств становятся недостижимыми вследствие эрозии внутреннего суверенитета, тогда они все чаще выносятся на региональный и международный уровни. Возникла также задача международной или хотя бы региональной совместимости национальных правовых систем и установленных правил игры для экономических субъектов.

Глобализация порождает общую тенденцию к децентрализации компетенции по принятию решений внутри государства. Усложнение общественных связей, децентрализация экономической деятельности, информационных потоков приводят к невозможности их регулирования из единого центра. Это подразумевает проще организованную иерархию управления и координирования, порождает тенденцию к выстраиванию общества по типу сети, а не структуры институтов.

Глобализация оказывает противоречивое воздействие на развитие демократических институтов. С одной стороны, большая информационная прозрачность мира, императивы децентрализации и рыночной конкурентоспособности ускоряют распространение демократических ценностей и институтов, число формально демократических государств на планете растет. С другой стороны, выясняется, что демократия и рыночный либерализм, взятые сами по себе, не создают надежных и устойчивых к вызовам глобализации государств. Демократические Филиппины менее приспособлены к современным реальностям, чем квазидемократические «азиатские тигры». Западные демократии демонстрируют в последние десятилетия худшую экономическую динамику, чем не демократический Китай или даже не совсем демократическая Россия.

Возникает новая проблема — обеспечения демократии, организационно оформленной в рамках отдельных государств, при создании системы глобального управления. Принимая во внимание тесную связь между внутренним суверенитетом и демократией, глобализация, сокращая этот суверенитет, может ослаблять легитимацию демократических институтов в рамках отдельного государства.

Все большим влиянием в мире пользуются транснациональные корпорации, неправительственные организации или надгосударственные органы вроде Европейской комиссии, фактического правительства Европейского Союза, руководство которых не формируется с помощью традиционных демократических процедур.

Наконец, глобализация сопровождается накоплением информации о гражданах, их поведении, а также созданием электронных баз данных об их телеметрических параметрах, структуре ДНК, отпечатках пальцев и т. д. По оценкам экспертов к 2015 году такие данные о 75 процентах жителей планеты будут находиться в закодированном виде в единой системе. Поэтому резко возрастают возможности для вмешательства в личную жизнь граждан и для глобального контроля их поведения. Это находится в очевидном противоречии с основополагающими демократическими принципами и требует дополнительных мер по защите сферы частной жизни.

Во многих странах мы видим стремление власти выстроить жесткие вертикали. Но мы также видим, что это не очень эффективно. Современный мультикультурный мир становится все более сложным, сетевым, и им невозможно управлять с помощью вертикалей. Он требует принятия огромного количества решений огромным количеством людей, что возможно только в демократических обществах. Именно такие общества способны более гибко и эффективно учитывать культурное многообразие, отвечать на потребности различных категорий населения, разговаривающих на разных языках, исповедующих различные религии. Если в течение первых тридцати лет после обретения независимости (до 1991 года) ни в одной африканской стране ни разу не передавалась власть в результате выборов, то сегодня выборы идут по всему континенту и приводят к созданию легитимных правительств. А там, где выборы были фарсом или не проводились вообще — как в ряде стран Северной Африки — дело порой заканчивается революциями. Впрочем, степень демократизма новых революционных режимов тоже еще предстоит оценить.

Сегодня работают 5 миллиардов мобильных телефонов, более 2 миллиардов людей пользуются Интернетом. Это и расширяет культурные горизонты, и несет целый набор вызовов для государств и демократии. Новые средства коммуникации позволяют передавать любой контент, минуя любые границы. Создаются трансграничные виртуальные сообщества, способные воздействовать на правительства и даже способствовать их свержению. Профессиональная пресса, традиционно считавшаяся четвертой властью, теряет эту роль. Количество граждан, становящихся де-факто непрофессиональными журналистами, хроникерами, блогерами, растет по экспоненте. Их деятельность способна стать более эффективным инструментом продвижения идеалов свободы, равноправия, прав человека, чем усилия любого правительства или зарегистрированных СМИ. Они способны устраивать флэш-мобы, «революции Твиттера», атаковать серверы непонравившихся госструктур, публиковать секретные материалы, документировать коррупцию. Каждый пользователь Интернета, где бы он ни находился, потенциально — глобальный игрок.

Информационный век ставит под вопрос многие устоявшиеся способы осуществления власти, расширяет поле демократии, но и авторитаризма — тоже. Интернет может быть использован для целей добра или зла. Плодятся сайты, продвигающие не только идеи свободы, но и идеологию террора и человеконенавистничества, причем очень часто самые экстремистские сайты поддерживаются с территории самых демократических государств. Вопрос о контроле содержания Интернета, в том числе с целью защиты своих культурных и цивилизационных ценностей, ставится все шире — и в Соединенных Штатах, и в странах Европейского Союза, не говоря уже о государствах Азии. Десятки книг написано о кибервойнах и киберпреступности. Появились и первые государственные концепции кибербезопасности. Как совместить решение проблемы общественной и государственной безопасности с соблюдением демократических принципов открытости и свободы — задача далеко не тривиальная.

Глобализация способствует стиранию грани между внутренней и внешней политикой государств. Политика, выходящая за рамки одной страны, охватывает все более широкий круг проблем. Энергетическая, научно-техническая, транспортная, социальная, экологическая политика все сильнее интернационализируется. Министерства иностранных дел постепенно утрачивают привычную роль единственного представителя страны на международной арене. Все острее встает проблема институционального обеспечения координации внешнеполитических линий различных ведомств, причем как внутри государств, так и между ними. При этом правительства и парламенты, не говоря уже об избирателях, все еще мало задумываются над тем, насколько решение ими внутренних проблем воздействует на остальной мир и зависит от него.

Глобализация заметно осложняет проведение и меняет содержание внешней политики государств. По сравнению с прежними временами, когда положение в мире определялось отношениями между двумя десятками государств, сейчас приходится иметь дело с двумя сотнями различных по размерам и внутреннему состоянию стран, каждая из которых претендует на равноправие — хотя бы формальное. К этим странам добавляются сотни международных организаций, институтов и режимов, а также тысячи частных и общественных самодеятельных игроков различного профиля и оттенков.

Внешняя политика все меньше определяется односторонними национальными интересами в духе RealPolitik, когда главными целями являются сохранение и расширение влияния, соблюдение равновесия сил или достижение нейтралитета. В нее все более настоятельно вторгаются такие темы, как борьба с преступностью, миграция, контроль постоянно растущих финансовых потоков, охрана окружающей среды и т. д. Справиться с ними оказывается невозможно без международного сотрудничества. Возрастает удельная значимость «низкой дипломатии» — торговля, технологии, валюта —  по сравнению с «высокой дипломатией» — национальная безопасность, военные кризисы, саммиты.

Глобализация трансформирует содержание политики безопасности государств. Увеличивается роль проблем «мягкой безопасности», связанных с экономикой, финансами, бедностью, экологией, этническими конфликтами. Вопросы «жесткой безопасности» сохраняют свою значимость, все больше перемещаясь для стран первого порядка из плоскости военного противостояния государств в сферу соревнования в области высоких технологий. Ускорившийся трансграничный переток «ноу-хау» и усиление хаотичности в международных отношениях очевидно усиливают опасность распространения оружия массового поражения, ракетных технологий, что может способствовать настоящей гонке вооружений в развивающихся странах. Сейчас такая гонка, фактически завершившись в Европе, продолжается наиболее интенсивно в Восточной Азии.

«В более ранние исторические периоды источники возможного ущерба для общества находились в компетенции государств: знание теории международных отношений строилось на аксиоме, что только государства являются значимыми субъектами мировой политики, — подчеркивает видный американский политолог-неоконсерватор ФрэнсисФукуяма. — Если оказывается возможным, что катастрофические разрушения может принести субъект с государством не связанный, значит многие концепции, определяющие содержание политики безопасности на протяжении двух последних столетий, — баланс сил, сдерживание, устрашение и т. п. — теряют силу. В особенности если теория сдерживания основывается на теории развертывания какого бы то ни было ОМП, имеющего «обратный адрес», а эта теория предполагает наличие угрозы ответного удара». Как сдерживать террориста, обладающего ОМП, не может сказать никто.

Вместе с тем, несмотря на стремительный рост населения планеты и числа суверенных государств в последние полстолетия, постоянно сокращается количество межгосударственных войн и вооруженных конфликтов. За первое десятилетие XXI века только 3 из 30 крупных вооруженных конфликтов были межгосударственными — между Индией и Пакистаном, Эфиопией и Эритреей, интервенция США в Ираке. Число гражданских войн росло в годы «холодной войны» и сразу после ее завершения, но затем тоже сократилось. Это объясняется практическим прекращением постколониальных войн, столкновений на линиях соприкосновения двух лагерей в биполярной конфронтации, возросшей ролью международного миротворчества. Но это не означает снижения уровня насилия. Сокращение числа конфликтов с участием государства компенсируется ростом вооруженного насилия со стороны негосударственных акторов. Негосударственные конфликты в среднем менее интенсивны и продолжительны, сопровождаются гораздо меньшим количеством жертв, но чаще их жертвами становятся мирные граждане.

Наряду с традиционными конфликтами — межгосударственные, внутригосударственные, негосударственные — учащаются конфликты между государством и негосударственными игроками, действующими с территории другой страны. К их числу относится борьба между ливанской группировкой Хизболла и Израилем, угандийской Армией бога и рядом стран центральной Африки. К категории «экстрагосударственных» относится и противостояние «глобального джихада» со многими ведущими странами мира. В вооруженных конфликтах превалирует внутренняя борьба за власть, а не за контроль территории. Из 17 крупных вооруженных конфликтов, зарегистрированных в 2009 году, только шесть были связаны с борьбой за контроль территории, а остальные — с борьбой за власть.

События 11 сентября 2001 года наглядно высветили новую проблему — глобализации терроризма. Созданная после окончания «холодной войны» мировая система столкнулась с «антисистемным» противником, не признающим правил мирового сообщества. Террористы впервые в таких масштабах применяют современную технику и научные достижения. Не обладая мощными вооруженными силами и оружием массового поражения, они, тем не менее, способны наносить даже великим державам ущерб, сопоставимый с результатами действий крупных армейских подразделений или применения ОМП. Впервые человечество имеет дело с целенаправленным биотерроризмом, велика опасность ядерного, химического, радиационного и кибертерроризма. Впервые террористы пытаются оказать массированное информационное воздействие, громогласно проповедуя свои цели через глобальные информационные каналы. Современный международный терроризм опасен и тем, что апеллирует к реальным проблемам, с которыми сталкивается значительная часть человечества: увеличение разрыва между благополучным Севером и бедствующим Югом, чувство социальной обреченности населения развивающихся стран, остающихся на обочине глобализации.

С начала века все основные показатели террористической активности в мире выросли. Количество терактов с 1999 по 2008 год по разным оценкам увеличилось в 3,5—5 раз. Всплеск террористической активности проявился на самом пике возглавленной США войны с террором — в 2003—2004 годы. Причем 44 процента всех терактов пришлось в последние годы на три страны — Ирак, Афганистан и Пакистан, находившиеся в эпицентре этой войны.

Глобализация сама по себе нисколько не упорядочивает систему межгосударственных отношений. Напротив, она ведет к распространению принципов, граничащих с анархией. Осознание факта, что национальные государства утрачивают способность к управлению вследствие активизации трансграничных процессов, усиливающейся прозрачности границ, подстегивает правительства к созданию трансгосударственного миропорядка. Более широкое участие в структурах международного сотрудничества позволяет государствам сохранить свою роль в мировой политике.

На нынешнем этапе глобализации наибольшее значение приобретает региональный уровень интеграции государств. На нем легче, чем на глобальном, устанавливать общие для всех правила, учитывая сходство культурных традиций и экономического развития стран одного региона. В региональной интеграции государства в первую очередь стараются использовать преимущества свободной торговли, и каждый из существующих торговых блоков пытается усилить свое влияние через прием новых членов. Количество государств — членов ЕС к сегодняшнему дню достигло 27, членов Североамериканской зоны свободной торговли, НАФТА — до 34. Европа в рамках Евросоюза вступает в стадию постнационального государства. В Азии и Африке интеграция идет более медленными темпами, что не в последнюю очередь объясняется незавершенностью процессов создания многих национальных государств. Тяга к интеграции наблюдается и между странами СНГ, но пока уровень их взаимодействия далек от моделей ЕС и НАФТА.

Активизируются усилия государств по созданию системы глобального управления (Globalgovernance). ОЭСР, ВТО, МВФ, Всемирный банк уже сейчас занимаются вопросами, которые раньше были исключительным делом национальных государств — регулирование финансовых рынков, коррупция, конкретная экономическая политика, экологические стандарты, торговые тарифы. Но все эти организации являются классическими образцами моноориентированных структур, явно недостаточно учитывающих комплексные последствия своих действий. Кроме того, существуют небезосновательные возражения по поводу господствующих позиций Запада во всех этих организациях. При всеобщем недовольстве слабостью, фрагментарностью и неэффективностью системы глобального управления до настоящего времени нет единого понимания, того, как оно должно быть выстроено.

Существуют четыре основные концепции организации глобального управления.

Концепция мирового правительства(которое в представлениях некоторых наших националистов уже существует). Речь идет, по сути, об увеличенной модели национального государства, которое в глобальном масштабе занимается тем, чем правительства внутри отдельных стран. Эта концепция является крайне маргинальной. Никакое мировое правительство не имело бы достаточной политической легитимизации. Помимо этого, мир как целое нуждается в политике обеспечения порядка, а не в осуществлении властных полномочий.

Концепция реформирования Организации Объединенных Наций с превращением ее Совета Безопасности в квазиправительство, а Генеральной Ассамблеи — в квазипарламент. Такой подход имеет гораздо больше сторонников, но также подвергается критике как сужено этатистский. ООН представляется как организация с чрезмерно централистскими целями, управляемая кругом избранных (в прежнюю эпоху) государств, а выведение ее на центральную роль в глобальном управлении вызывает опасения недооценки значения частных игроков — бизнеса и неправительственных организаций. Но для России, вероятно, это было бы наилучшей моделью.

Концепция политического управления глобальным развитием со стороны либо одной гегемонистской державы (США), либо группы крупнейших держав, объединенных в НАТО, ОЭСР или «большую семерку-восьмерку». Подобная концепция уже активно реализуется на практике, но неизбежно будет встречать противодействие у тех государств, которые не принадлежат к клубу великих держав.

Концепция корпоративного глобального управления, которая пользуется наибольшей популярностью у неангажированных теоретиков глобализции. Она предлагает коллективный процесс поиска решений и взаимопонимания между правительствами государств с участием частных игроков — деловых структур, профсоюзов, неправительственных организаций. Правительства при этом сохраняют за собой монополию на закрепление и проведение политических решений, но негосударственные участники играют весомую роль на этапах определения проблем, анализа взаимосвязей и непосредственного исполнения.

Полагаю, что окончательный выбор модели глобального управления произойдет очень не скоро. Разрыв между стремительным ходом глобализации мировой экономики и крайне вялыми усилиями государств по созданию согласованной системы ее регулирования растет.

И еще долго определяющее воздействие на ход мировых дел будут оказывать великие державы — такие центры силы, как США, Европейский Союз, Япония, Китай, Индия. В качестве такого центра при благоприятном развитии событий может выступить и Россия. Все они будут претендовать на мировое лидерство, испытывая при этом явную нехватку возможностей для его реализации. Мировая система будет колебаться между попытками однополярного доминирования и фактической многополярностью.

Но, что важно подчеркнуть, все великие державы, как и ряд других государств, входящих в «большую двадцатку», являются стержневыми государствами, странами-лидерами для мировых цивилизаций.

ЦИВИЛИЗАЦИИ

Почему-то считалось (утрирую, конечно), что в развитых демократиях, а по мере укрепления демократических институтов — и в остальных странах люди различных национальностей и вероисповеданий начнут растворяться в рамках общечеловеческого и трансграничного социума, построенного по принципам западной цивилизации, а мигранты полностью ассимилируются в принимающихся их странах. Концепция мультикультурализма отрицалась как антизападная идея. СэмуэльХантингтон уверял, что мультикультурализм «выступает против евроцентристских концептов демократических принципов, культуры и идентичности Америки». Это, мол, в основе своей, антизападная идеология.

Слияния не произошло, мир оказался сложнее. Люди — мы это наблюдаем повсеместно — вовсе не торопятся отказываться от своего «я», от национальной, религиозной идентичности. Ричард Шведер, известный культурный антрополог из университета Чикаго, в 2000 году писал: «Тридцать лет назад многие обществоведы предсказывали, что в современном мире религия уйдет и ее заменит наука. Они предсказывали, что племена уйдут и их заменят индивидуумы. Они оказались неправы. Этого не происходит и не произойдет, ни глобально, ни локально. Мультикультурализм — факт жизни. Прежний «второй мир», некогда бывший империей, сейчас представляет из себя множество маленьких миров. Развитие глобальной системы мира и возникновение местных движений за этническое и культурное возрождение, похоже, идут рука об руку».

Испытывая, кризис в отдельных странах, мультикультурализм не только жив, он набирает силу. В том числе и как основа государственной стратегии. Родина и полигон политики мультикультурализма — Канада. В Австралии он объявлен официальной политикой правительства. Усиливается культурное многообразие мира, люди все больше ищут и находят источники силы в своих цивилизационных корнях, растет национальное самоуважение. Гордость за свою страну и ее культуру мы легко сегодня обнаружим в Китае и Казахстане, Южной Африке и Южной Корее, Индии и Египте. Латинскую Америку захлестывает волна «индехенисто» — движения за обращение к традициям коренного населения континента. Аналогичное движение в Африке получило название «убунту». Известный американский политолог и журналист Фарид Закария подчеркивает в книге «Постамериканский мир»: «В мире, каким мы все еще его представляем, поднимающиеся страны должны сделать выбор между двумя неизбежными вариантами: либо интегрироваться в западный порядок, либо отринуть его и стать страной-изгоем, которая будет подвергнута изоляции. На самом же деле поднимающиеся страны, похоже, идут по третьему пути: они вливаются в западный порядок, но на своих собственных условиях — таким образом, они преобразуют саму систему…. В постамериканском мире может вообще не быть центра, в который следовало бы интегрироваться».

В последние десятилетия растущее число мыслителей обращается к анализу культурно-цивилизационных факторов для объяснения модернизации, политической демократизации, поведения этнических групп, военных стратегий, характера отношений между различными государствами. И это оказалось весьма продуктивным подходом. «Культура имеет значение», — так называлась вышедшая на рубеже веков и наделавшая много шума книга под редакцией видных американских исследователей СамуэляХантингтона и Лоуренса Харрисона. Культура, если понимать ее широко, — это набор ценностей, верований, убеждений, поведенческих, которые передаются из поколения в поколение и во многом определяют устремления, мечты, поведение, структуру индивидуальных предпочтений членов общества. Она — важный фактор, формирующий отношение людей к общественному порядку или этике государственных служащих. Культура влияет на государственные институты, во многом определяя идеологию законодательства и практической политики. «Культура — мать, а институты — ее дети», — отмечал еще Алексис де Токвилль. Культурная традиция может звать к великим свершениям и к кропотливому труду. А может ориентировать на жизнь по принципу «моя хата с краю» и к лежанию на печи. Культура действительно имеет значение.

Принято считать, что цивилизация возникла там же, где и государство, и ее первопроходцами выступала та же четверка — Шумер, Египет, Индия, Китай. Последние находки ученых не дают оснований считать это доказанным. Похоже, что земледелие возникло на острове Новая Гвинея (который сейчас делят Индонезия и Папуа-Новая Гвинея) и, возможно, в Перу раньше, чем в Шумере. Похоже, письменность появилась на юго-западе Европы и в Китае тоже раньше, чем в Шумере. А старейшие монументальные здания обнаружены на Мальте. Наши знания о мире, причем не только прошлом, но и настоящем, постоянно углубляются.

«Цивилизация» — понятие неточное. В латыни слово civilis, от которого и происходит «цивилизация», означал гражданский, государственный, политический, достойный гражданина, а также совокупность гражданских качеств — воспитанность, образованность. Аналогичное понятие можно найти и в древнекитайском языке, которое звучало как вэньи означало важнейшие качества, присущие конфуцианскому «благородному мужу», или «совершенному человеку» Именно в этих значениях термин цивилизация вводился в употреблении французскими просветителями XVIII века, выступавшими за развитие гражданского общества, в котором царствуют свобода и право. Впервые в печати его употребил в своей работе «Друг людей, или Трактат о населении» (1756 год) маркиз Виктор де Мирабо, отец знаменитого деятеля Великой французской революции Оноре Мирабо. То есть, изначально речь шла о некоем продвинутом состоянии культурного и интеллектуального развития. В схожем смысле — как этап в человеческом прогрессе, наступивший за дикостью и варварством — определяли цивилизацию Льюис Морган, Карл Маркс или Макс Вебер. Таким образом, изначально и вплоть до настоящего времени под цивилизацией в основных языках мира понимают высокий уровень культуры и/или развития страны или общества.

О цивилизациях во множественном числе — как о социо-культурном феномене — заговорили в первой половине XIX века, когда появились труды Генри Бокля «История цивилизации в Англии», Франсуа Гизо «История цивилизации во Франции» и Рафаэля Альтамира-и-Кревеа «История Испании и испанской цивилизации». В этих книгах цивилизация, по сути, отождествлялась с нацией с ее специфической культурой, ментальным складом, историей, языком. Однако к тому же времени относилась уже и «История цивилизации в Европе» того же Гизо.

Концепции цивилизации в XVIII-XIX веках носили исключительно европоцентристский характер. «Благородная» культура XVIII века казалась достойным возрождением аттического и римского духа, и хотя во Франции просветительский оптимизм не смог пережить ножа гильотины и кровавого побоища наполеоновских войн, он вновь расцвел в следующем столетии в джентельменских клубах Англии, — иронизировал известный английский историк Роджер Осборн. — В наступивший Век прогресса, который совпал с эпохой подъема Британской империи, Макрлей, Карлейль, Бокль объяснили читателям, что чудеса Древней Греции и Древнего Рима образуют непрерывное целое с чудесами Венеции и Флоренции эпохи Возрождения, а также с чудесами британской индустриализации… Те народы, которые находились в стороне от этой священной оси, признавались варварами, а те, что находились на ней, — носителями цивилизации. Цивилизация в дни Бокля не только сама задавала свои географические границы, она считала себя наделенной миссией «подавлять, обращать и цивилизовывать» остальное человечество — с этой точки зрения процесс колонизации всего мира представлялся некоей благотворной смесью проповедничества и морального торжества».

Одним из первых вывел теорию цивилизаций за европоцентристские рамки русский идеолог панславизма Николай Данилевский. В книге «Россия и Европа», вышедшей в 1869 году, Данилевский выделял десять исторических типов, развившихся в самостоятельные цивилизации. Из них три принадлежали «племенам семитической породы» — халдейскому, еврейскому, арабскому. Два — самобытным племенам, хамитскому (египетскому) и китайскому. А остальные — арийским, то есть индийскому, персидскому, греческому, римскому, германскому. Одиннадцатым типом, восходящим на арену мировой истории, он считал славян. Определяющим для классификации цивилизаций Данилевский считал язык и расу.

В начале ХХ века цивилизационный подход — представление об истории как совокупности и чередовании социокультурных систем, порожденных конкретными условиями существования обществ — стал весьма популярным. Его развивал Питирим Сорокин, предложивший, на мой взгляд, наиболее исчерпывающий перечень критериев, отличающих одну цивилизацию от другой. Каждая из них включает в себя идеологическую совокупность смыслов, объединенных в системы языка, науки, религии, философии, права, этики, литературы, живописи, скульптуры, архитектуры, музыки, экономических, политических, социальных теорий. Кроме того, действия, церемонии, ритуалы. А также — материальную культуру, предметно воплощающую эти смыслы. Каждая цивилизация рождается, достигает расцвета и умирает, уступая место новой. Исторический процесс — последовательность уникальных цивилизаций.

Серьезно взбодрил теорию цивилизаций Освальд Шпенглер, чья книга «Упадок Запада» (в русском издании — «Закат Европы») произвела в европейском интеллектуальном мире эффект разорвавшейся бомбы. Сначала он выделил семь крупнейших в истории цивилизаций — египетскую, китайскую, арабскую, греко-римскую, мексиканскую, семитскую и западную. А затем измерил средний жизненный цикл цивилизации, составляющий около 1000 лет, и эпатировал публику предсказанием неизбежной гибели западноевропейской цивилизации, подобно тому, как погибли ее величайшие предшественницы.

Классиком жанра считается Арнольд Тойнби, который был не столь пессимистичен, как Шпенглер, в отношении цивилизации Запада, видя выход в его духовном обновлении. В 12-томном «Постижении истории» Тойнби предложил считать главными родовыми признаками цивилизации религию и территорию. Рассматривая цивилизации как макрокультуры, Тойнби отмечал в каждой специфические духовную и социальную структуры, институты, элиты, стадии развития: через возникновение, создание универсального государства и вселенской церкви к надлому и гибели. В разных томах своего эпического труда Тойнби выделял в истории человечества от 21-й до 26-ти цивилизаций, а среди живых в современном ему мире — от восьми до десяти. Вот эти 10 живых цивилизаций по Тойнби:

— западная;
— православно-христианская Ближнего Востока;
— ответвление православно-христианской в России;
— исламская;
— индуистская;
— дальневосточная с основным стволом в Китае;
— ответвление дальневосточной в Японии;
— полинезийская;
— эскимосская;
— кочевническая.

По не очень оптимистическому утверждению Тойнби, «полинезийское и кочевническое общество ныне пребывают в стадии предсмертной агонии, а семь из восьми оставшихся — в той или иной степени — подвергаются опасности уничтожения или ассимиляции восьмой, а именно, цивилизацией Запада». Впрочем, и западная «также может пройти свой зенит и последовать за всеми уже известными нами».

В 1929 году во Франции была основана школа «Анналов», получившая свое название по издававшемуся журналу «Анналы. Экономики. Цивилизации. Общества». Больше других представителей школы ФернанБродель, писавший собственно о цивилизациях, трактовал их как сложную и упорядоченную систему запретов, повелений, принципов и категорий освоения мира, которые определяют своеобразие мышления, строя чувств и действий. «Цивилизации… представляют океан привычек, ограничений, одобрений, советов, утверждений всех тех реальностей, которые каждому из нас кажутся личными и спонтанными, в то время, как пришли они к нам зачастую из очень далекого прошлого. Они — наследие, точно так же, как язык, на котором мы говорим».

Заметно дискредитировали цивилизационный подход к истории Вторая мировая война, когда был продемонстрирован впечатляющий раскол внутри западной цивилизация, а основатель школы «Анналов» Марк Блок был расстрелян в гестапо, и «холодная война», чьи идеологические фронты пролегли по всем странам и континентам и даже внутри отдельных государств (Германия, Корея, Вьетнам). Ее отвергали по обе стороны «железного занавеса». На Западе она мешала сфокусированному взгляду на мир как на поле битвы между силами демократии и тоталитаризма. В Советском Союзе — противоречила взгляду на историю как арену борьбы классов, имущих и неимущих.

Взрывной интерес к цивилизационной теории вернулся в 1990-е годы после статей и книги СамуэляХантингтона «Столкновение цивилизаций и перестройка мирового порядка» (1993 год), где он доказывал: «В зарождающейся глобальной политике стержневые государства главных цивилизаций занимают места двух сверхдержав периода холодной войны и становятся основными полюсами притяжения и отталкивания для других стран». Всего Хантингтон выделял до девяти основных мировых цивилизаций:

— западная,
— латиноамериканская,
— африканская,
— исламская,
— синская,
— индуистская,
— православная,
— буддистская;
— японская.

Хантингтон уверял, что историю будущего определит конфликт цивилизаций. «Цивилизации представляют собой человеческие племена в предельной форме развития, и столкновение цивилизации суть племенной конфликт в глобальном масштабе, — пишет он. — Человеку свойственно ненавидеть. Для самоопределения и мотивации людям нужны враги: конкуренты в бизнесе, соперники в достижениях, оппоненты в политике. Естественно, люди не доверяют тем, кто отличается от них и имеет возможность причинить им вред, и видят в них угрозу…. В современном мире «ими» все чаще становятся люди из других цивилизаций».

Мало кто воздержался от критики Хантингтона. В Соединенных Штатах его идеи шли вразрез с некоторыми принципами политической корректности, с традиционным американским недопониманием глобальных этнокультурных реалий, с уверениями многих о закате Вестфальского мира суверенных государств, с представлениями о многополярном мире как о российской или китайской интеллектуальной провокации, затеянной для подрыва реальной гегемонии США. В других странах заговорили о попытке создания концептуальной базы для нового витка американского агрессивного экспансионизма, или самосбывающегося пророчества, обрекающего человечество на дальнейшие конфликты и страдания. При этом мало кто обратил внимание на знак вопроса после названия книги: «Конфликт цивилизаций?» (в русском переводе он просто исчез). И на то, что Хантингтон оставлял и Западу, и остальному человечеству надежду: «Избежать глобальной войны цивилизаций можно лишь тогда, когда мировые лидеры примут полицивилизационный характер глобальной политики и станут сотрудничать для его поддержания».

Если в Соединенных Штатах цивилизационная теория осталась скорее на интеллектуальной периферии, то в остальной части планеты она вызвала всплеск специальных исследований. Как бы к ней ни относиться, теория цивилизаций дает все больше подтверждающих ее примеров по мере того, как центр тяжести мирового развития смещается в не-западном направлении, а поднимающиеся центры силы оказываются прежними или относительно новыми центрами цивилизационного притяжения.

А теперь о цивилизациях по Никонову.

Под цивилизацией я понимаю длящуюся в истории социокультурную общность наций и государств, которую объединяет ряд общих или схожих параметров и характеристик.

1. Географический регион, коль скоро среда обитания является исходным условием для формирования цивилизаций, особенно, древних. В этом я солидарен с ФелипеФернандесом-Арместо (это аргентинец, большую часть жизни преподававший в Англии и Франции и закончивший свою книгу «Цивилизации» в Нидерландах), который определял цивилизациикак «результат взаимоотношений отдельного вида живых существ со всей остальной природой, как стремление преобразовать среду для удобства человека».

2. Религия. Макс Вебер выделил пять «мировых религий»: христианство, ислам, индуизм, конфуцианство (которое я назвал бы скорее учением, чем религией) и буддизм. Замечу, все пять родились в Азии. И все они, в той или иной степени, составляют фундамент основных цивилизаций. Сегодня более принято считать мировыми только три религии (по времени появления): буддизм, христианство и ислам. Сегодня религиозны (не говорю, верят в Бога, поскольку не все религии предполагают такую веру) четыре пятых человечества. Из общего числа верующих 56 процентов являются приверженцами одной из авраамических религий, признающих единобожие (христианство, ислам, иудаизм) при этом к христианам относятся 2,18 миллиарда человек (33 процента верующих). Среди христиан сто лет назад больше двух третей были белыми, сегодня — 41,6 процента. Число приверженцев христианства продолжает расти, прежде всего, за счет т.н. харизматических, независимых деноминаций. При этом доля жителей Африки южнее Сахары выросла за сто лет с 1,4 до 23,8 процента. Христиане в Америке составляют 86,8 процента, в Азии — 13,1. К мусульманам относятся 23 процента всех верующих (1,3 миллиарда), к иудаистам — 0,2 процента. Индуизм исповедуют 14 процентов (870 миллионов) жителей планеты, буддизм — 6,5 процента. Он распадается на два направления: махаяна, распространившееся в Китай, Корею, Вьетнам и Японию, и сохранившая более древние корни теравада, доминирующая в Шри-Ланке, Юго-Восточной Азии, Тибете, Монголии.

Одной из очевидных тенденций современного мирового развития является рост религиозности, которые еще называют «реваншем Бога». Храмы пустеют только в Западной Европе, но даже там переполнены мечети. Религиозный ренессанс происходит не только в России после десятилетий атеизма, но и в Китае, и в США, а во многих странах, прежде всего, мусульманских, в Индии, Африке население всегда было почти поголовно верующим.

3. Языковая близость. На планете существует несколько мировых языков, которые соответствуют одной (или более) цивилизаций. Об этом мы уже говорили.

4. Особенности культуры, система ценностей. Видный специалист по Центральной Америке Лоуренс Харрисон в книге «Центральная либеральная правда», по сути, поставил знак равенства между цивилизацией и культурой. Под последней он понимает совокупность «ценностей, верований и отношений, определяемых, главным образом, окружающей средой, религией и поворотами истории, которые передаются от поколения к поколению, в основном через практику воспитания детей, церковной службы, системы образования, средства массовой информации, отношения со сверстниками».Харрисон выделяет протестантскую, католическую, православную, иудейскую, исламскую, конфуцианскую, индуистскую и буддистскую культуры, считая их «грубо совпадающими» с цивилизациями из книги Хантингтона, хотя не согласен с объединением европейских протестантских и католических стран вместе с «дочерними странами» (США, Канада, Австралия, Новая Зеландия) в единый Запад.

5. Устойчивые черты общественно-политической организации, взаимоотношений между государством и обществом, которые часто описывают в терминах политической культуры.

6. Психологическое чувство принадлежности к общности, самоидентичность.

7. В современном мире (да не только) ко всему этому добавляется осознанная элитами геополитическая общность, стремление к региональной интеграции.

Конечно, все названные свойства — характеристики разного порядка, и мы не найдем не одной цивилизации, для которой все они подходили бы в полном объеме. Есть характеристики, которые частично или даже полностью не применимы для отдельных цивилизаций. Не все характеристики в равной степени важны для выделения той или иной цивилизации или для самоидентификации ее представителей.

Так, география имеет исключительное значение для вычленения африканской, латиноамериканской, индийской цивилизаций. Но менее важна для разбросанной сегодня по различным континентам цивилизации западной (хотя играла огромную роль для европейской прародины).

Религия важна для выделения специфики исламской, западной, латиноамериканской цивилизаций, но имеет куда меньшее значение для африканской или цивилизаций Восточной Азии, каждая из которой является синкретической, то есть основанной на сочетании нескольких религий или учений (конфуцианство, даосизм и буддизм в Китае, синтоизм, конфуцианство и буддизм в Японии). Древнейшая и распространенная по всему миру иудейская религия вряд ли может быть определена как основа какой-либо современной цивилизации, а государство Израиль следует в практическом смысле рассматривать скорее как часть западной цивилизации.

Языковая близость сплачивает латиноамериканскую (говорящую на языках латинской группы), китайскую, восточноевропейскую цивилизации, но не является определяющей для африканской или индийской.

Цивилизационная самоидентичность вообще трудно измерима, коль скоро люди идентифицируют себя, в первую очередь, со страной, этносом, даже континентом, и, в последнюю очередь, с цивилизацией (если вообще идентицифируют).

По моему убеждению, сегодня в мире существует девять цивилизаций, некоторые из которых распадаются на субцивилизации. У каждой из них имеется ядро, в котором цивилизационные особенности проявляются наиболее отчетливо, и периферия, где они размыты или имеют двойственную природу. У каждой цивилизации и/или субцивилизации есть отчетливые государства-лидеры или одно отчетливое государство-лидер, которые выступают местом кристаллизации цивилизационных особенностей и центром притяжения для стран и народов, входящих в цивилизационную общность. Причем, если внутри цивилизации несколько государств-лидеров, не обязательно между ними существуют гармоничные отношения.

Итак, цивилизации по Никонову:

1. Западная цивилизация.

— Европейскаясубцивилизация, совпадающая в основном с границами Европейского союза. Центральные государства — Германия, Франция, Великобритания, Италия, Испания.
— Североамериканская субцивилизация, в которую кроме лидера — США входит Канада.
— Австралийская субцивилизация, где Австралия выступает лидером по отношению к Новой Зеландии и ряду прилежащих островных государств.

2. Восточноевропейская (восточнохристианская, российская, евразийская) цивилизация, которую я все же склонен выделять вслед за Тойнби и Хантингтоном. Центральное государство — Россия. Цивилизационно к ней тяготят страны, которые принято называть ядром Содружества независимых государств (Белоруссия, Армения, скорее, Казахстан, Киргизия, Украина, Узбекистан.Таждикистан, Азербайджан, Туркменистан — пограничны).

3. Исламская цивилизация.

— Арабская субцивилизация, охватывающая 23 страны, лидеры — Египет и Саудовская Аравия.
— Тюркская субцивилизация, лидер — Турция.
— Индо-персидская субцивилизация, включающая в качестве ведущих государств Иран и Пакистан, а также Афганистан и — периферийно — Таджикистан.

4. Индийская цивилизация, в которой кроме безоговорочно лидирующей Индии представлены Непал, Бутан, Шри-Ланка.

5. Китайская цивилизация, которой вполне достаточно и одной страны — Китая, тем более, что она дала мощнейший толчок развитию двух следующих цивилизаций. Скорее всего, сюда же вкачествусубцивилизации я отнес бы и Корею.

6. Японская цивилизация.

7. Цивилизация Юго-Восточной Азии, в основном совпадающая с ареалом стран АСЕАН — синтетическая, становящаяся, далеко не оформившаяся, полицентричная, мультиэтническая и поликонфессиональная. Наибольший потенциал для лидерства существуют у Индонезии, которая является крупнейшей, но все же периферийной страной исламской цивилизации.

8. Африканская цивилизация, охватывающая континент южнее Сахары. Лидер — не самая типичная для континента и ее цивилизационных особенностей страна — Южная Африка. Цивилизация исключительно разнородна, на роль неоформленных субцивилизаций могут претендовать группы стран по принципу географической и языковой (унаследованной от колонизаторов) близости.

9. Латиноамериканская цивилизация, где лидером выступает Бразилия при очень существенной роли Мексики и Аргентины.

В отличие от Хантингтона, я полагаю, что людям свойственно не только ненавидеть, но и как минимум добиваться своих интересов. И этот интерес не столько в конфликте, сколько в сотрудничестве. Поэтому я полагаю, что впереди нас ждет не столько столкновение, сколько концерт цивилизаций.

Но как его представить концерт цивилизаций, кто будет его участниками, ведь цивилизации, как правило, бессубъектны? Существующие внутри них интеграционные группировки и альянсы (за возможным исключением НАТО и Европейского Союза) весьма аморфны, не имеют наднациональных органов, наделенных полномочиями говорить от имени всех. Ответ дает именно наличие цивилизационных лидеров. Именно государства-лидеры являются, как правило, великими державами современного мира. И именно они являются участниками потенциального или может быть уже складывающегося концерта цивилизаций. Обращаю Ваше внимание: почти все государства-лидеры цивилизаций и субцивилизаций (за исключением Ирана) входят в «большую двадцатку».

Часто можно слышать, что цивилизационная матрица определяет судьбу государства. Что та или иная страна, например, стала демократической в силу своей исторической традиции, а другая никогда таковой не станет из-за прямо противоположной политической культуры? Будто, например, вся российская история против нашей демократии, а исламская или конфуцианская культуры препятствуют созданию полноценной рыночной среды и демократического государственного устройства? Существует ли на самом деле приговор, проклятие культурной традиции?

Думаю, что нет. Напомню, всего три века назад на планете не было ни одного демократического государства. А значит ни одна страна, начиная создавать демократию, не имела ее изначально в своем культурном коде.

Дэниел Патрик Мойнихен говорил: «Главная консервативная истина заключается в том, что культура, а не политика определяет успех общества. Главная либеральная истина — в том, что политика может изменить культуру и спастись от нее». Настоящий политик, безусловно, должен всегда помнить, в какой стране он работает, знать ее традиции. Но он не может быть рабом традиции. Политическая воля способна менять судьбы государств.

Пример современных Китая, Сингапура, многих других восточноазиатских стран опровергает долгое время считавшееся непререкаемым мнение Макса Вебера по поводу невозможности примирить конфуцианскую традицию с развитой рыночной экономикой, простор для которой открывает, якобы, только протестантская этика. Более того, именно в конфуцианской этике — с ее упором на уважение авторитета, старших, труда и образования — видят многие аналитики первопричину экономических успехов восточноазиатских стран в последние десятилетия. Турция доказала всему миру, что исламская страна может быть и демократической, и высокоразвитой.

Россия, имевшая тысячелетнюю традицию авторитаризма, за два десятилетия добилась немалого в деле создания демократического общества, хотя я не склонен и переоценивать достигнутое. Основная работа еще впереди.

Никонов Вячеслав Алексеевич
депутат Государственной Думы,
исполнительный директор правленияфонда «Русский мир»,
декан факультета государственного управления
МГУ им. М. В. Ломоносова