Есть женщины, которые одним своим присутствием удивительно преображают пространство вокруг себя. Они могут почти ничего не произносить, ничего не делать, но сам воздух, то, что мы называем атмосферой общения, таинственным образом меняется, наполняясь смыслом и теплом. Такую женщину я встретил несколько лет назад в Питере и зовут ее Екатерина Попова. Ее редкая даже для России красота обращает на себя внимание. Талант ее многогранен. Когда она защищала диплом филфака Петербургского университета, ее наставники прочили ей будущее ученого-филолога, специалиста по древнерусской литературе. Но этого не произошло. Жизнь оказалась интереснее любой книжной истории… Сейчас она одна из самых  востребованных солисток Мариинского театра, в ее репертуаре самые сложные партии, включая «Средство Макропулоса» Леоша Яначека. На недавнем оперном фестивале в Эйлате под руководством Валерия Гергиева, где она исполнила партию Терезы  в опере Гектора Берлиоза «Бенвенуто Челлини», ей сопутствовали большой успех и признание публики.   

- Катя, как получилось, что Вы все же предпочли музыку филологии?

- Из меня не получился филолог, но к этому были предпосылки - мой выбор был предопределен почти генетически: я родилась в семье певцов; дедушка по отцовской линии Николай Андреевич Попов был солистом  еще Императорского Михайловского театра. Отец, Всеволод Николаевич, был ведущим солистом-тенором камерного отдела Ленинградской Филармонии, но первое высшее образование он получил на философском факультете университета. Певцами были и двое его братьев. Мама, Людмила Петровна, тоже певица. Эта семейная участь не миновала и меня.

- Катя, Ваше детство прошло в музыкальном контексте. Скажите, а кто оказал большее влияние на Вас в музыкальном смысле – отец или мать?

- Мама работала в Мариинском театре и, конечно, в детстве очень много времени я проводила там. Такие спектакли, как «Сказка о царе Салтане», «Пиковая Дама» и «Аида» были прослушаны мною сотни раз. 

А папа приучал меня выступать, петь перед публикой, разучивал со мной песни из мюзикла «Звуки музыки», фильма «Ромео и Джульетта», неаполитанские песни. Дома постоянно звучали записи лучших мировых певцов – о, как это было важно - ведь именно это создавало эстетический музыкальный вкус и, как ни странно, даже тембр моего голоса. Ведь тембр – не только природная данность. Я часто бывала на папиных концертах, слушала его репетиции. Больше всего отец любил и лучше всего исполнял немецкую лирику: Шумана, Шуберта, Брамса. Именно он открыл для меня эти пронзительные и щемящие интонации немецких романтиков.

- Катя, в Вашей жизни все складывалось чрезвычайно экстремально и необычно, а в отъезде во Францию существовала некая интрига?.

- Была юношеская романтическая любовь, которая стала потом частью моей судьбы.   

- Чему научила Вас жизнь на Западе?

Уточню, жизнь во Франции. Помните эпиграф к Арапу Петра Великого "Я в Париже: Я начал жить, а не дышать". Франция обогатила меня прикосновением к европейской культуре, о которой до этого знала только понаслышке; если можно так сказать - пробудила смутные воспоминания о прошлом. Во-первых, я имею в виду созерцание Красоты: архитектура французского Возрождения, готики; прикосновение к французской музыке и поэзии.  А во-вторых - опыт познания свободы, я имею в виду категории личной свободы, свободы в творчестве и, конечно, уважение свободы другого человека. Когда, например, люди, имея крайне-полярные суждения по различным вопросам, сохраняют добрые отношения, не становясь врагами.

- Катя, Вам, прожившей больше десяти лет во Франции, трудно ли живется здесь в России и почему Вы все-таки вернулись?   

- В России всегда живется трудно, но, тем не менее, люди творческие стремятся сюда. Необходимо знать, что русские эмигранты во Франции (я имею в виду 1-ю волну эмиграции) жили фактически «на чемоданах» с твердой уверенностью, что вот-вот  вернутся в Россию. Осознание своей особой миссии жизни на чужбине пришло к ним позже и по преимуществу к той части эмиграции, которая была связана с Русской Православной Церковью, русской религиозной философией. Интересный факт: лишь те из потомков старых русских эмигрантов говорят сегодня по-русски, сохранили свою «русскость», чьи семьи так или иначе все эти годы были связаны с Русской Церковью – будь то приходская жизнь или летние детские лагеря Витязей и РСХД. 

Моя же миссия во Франции завершилась после развода с французским мужем. Меня неумолимо тянуло в Россию.        

- Катя, как мне известно, Вы – православная христианка, в Париже были прихожанкой на рю Дарю, затем в Ванве. Что значит для Вас быть православным человеком?

- Ничего нового я не скажу. Быть православным, очевидно, означает верить, что Христос есть Бог и что своим Крестом Он спас человечество. И, конечно, стараться жить в согласии с евангельскими заповедями.

- Скажите, а кто из представителей старой русской эмиграции Вам больше всего запомнился?

- Очень тепло вспоминаю многих: венчавшего мой брак и крестившего моего сына протоиерея Графа Бориса Бобринского, духовника многих деятелей русской культуры во Франции; известного литературоведа Никиту Алексеевича Струве и его супругу Марию Ельчанинову, кстати, прекрасного иконописца; барона Александра Черкасова, потомка управляющим Кабинетом императрицы Елизаветы Петровны, супругов Шидловских. Ирина Шидловская, урожденная Головина и ее супруг Владимир Шидловский, часто бывают в Петербурге, стали одними из учредителей вновь созданного Дворянского Собрания.

- А кто были Ваши любимые учителя, ведь Вы учились в Парижской Национальной консерватории, а затем в Студии Оперы Бастилия?

- У меня были замечательные педагоги: Жанн Бербье,  известная моцартовская певица, певшая в Парижской и Венской опере под управлением самого Караяна; великая французская певица Режин Креспин, итальянка Aнна-Mария Бонди. В Парижской консерватории была возможность учиться у таких великих музыкантов, как Пауль фон Шилавски, бессменный директор Моцартеума в Зальцбурге и соратник самого Рихарда Штрауса; величайшая певица Криста Людвиг; музыкальный руководитель Глайнбургского фестиваля, один из лучших специалистов по Моцарту Мартин Исепп и сама Рената Скотто.

- Почему во Франции Вас знают как Катю Попову а, скажем, не Екатерину?

- В шестидесятых годах блистала на мировых оперных подмостках прекрасная болгарская певица Катя Попова, на самом пике карьеры трагически погибшая в авиакатастрофе. Мама чуть ли не в ее честь назвала меня. Когда я  оказалась во Франции само собой вышло так, что моим сценическим именем стало имя Катя. Интересное совпадение: я дебютировала в 1995 году в партии Мими  на сцене Опера Комик в Париже, где за сорок лет до того дебютировала болгарская певица.

- Итак, Питер… Скажите, а как Вы попали в Мариинский театр?

- Помог случай и…Маэстро Валерий Гергиев. Однажды в Гамбурге услышав мой голос, Валерий Абиссалович проявил интерес и пригласил меня в труппу Мариинского театра. По милости Божьей все совпало: моя ностальгическая тяга к Петербургу и возможность поработать в любимом мною с детства Мариинском театре.   

- Что мешает и что помогает Вам жить и работать в Питере?

- Искушения всегда находятся. А помогает мне жить и работать, как ни странно,  сам воздух Петербурга, Васильевского острова, где я живу, который по-прежнему заряжает энергией и вдохновением. Петербург - это совершенно особое пространство, даже можно сказать своеобразный космос, но космос мне близкий, бесконечно наполненный смыслом и смыслами. Ведь существует некая интеллектуальная тайнопись и символика этого города со своим скрытым планом. Например, когда идешь по 8-й линии и видишь надпись на доме «здесь  в декабре 1930 года О.Э. Мандельштам написал стихи «я вернулся в мой город…», сердце всякий раз волнуется…    

- Катя, я многажды слышал и видел Вас в оперном действе, каждый раз обращал внимание на Вашу органичность и потрясающий актерский дар. Кажется, Вы играли в кино?

- Да, однажды мне пришлось сыграть небольшую роль во французском фильме «Скромница» режиссера Кристиана Венсана. На самом деле моя жизнь в кино не задалась. Начиная с неосуществленного мною проекта экранизации оперы «Борис Годунов» по записи, сделанной Мстиславом Растроповичем.. Я была уже утверждена на роль Марины Мнишек в фильме-опере Анджея Зулавски. В результате дискуссии с Зулавски стало понятно, что режиссер вознамерился искалечить оперу Мусоргского. Я отказалась продолжать работу с ним и, слава Богу. Известен долгий судебный процесс с Зулавским Мстислава Растроповича и Галины Вишневской из-за скандально-известного фильма.    

- Есть ли какой-либо оперный персонаж, с которым вы себя ассоциируете?

- Каждый персонаж – это определенная грань, которая высвечена исполнителем и доведена до предела, чтобы оставаться в законах  оперного жанра. Я тяготею к цельным образам, воплощающим высокие страсти. В каждом персонаже я узнаю себя. Так в образе Ариадны это трагическое чувство покинутости, у Баттерфлай - материнское самопожертвование и трагедия неразделенной любви, в Сестре Анжелике – смирение перед Божьей волей, мистический экстаз и опять трагедия одиночества...Везде слово трагедия, недаром Ницше говорил о рождении оперы из духа трагедии.

- Вы с юности связаны с классической музыкой, с оперным пением. Не хотели бы попробовать свои силы в таком жанре как джаз? Ведь Барбара Хендрикс исполняет как классический оперный, так и джазовый репертуар.

- Это очень заманчиво. Одна из моих любимых оперных певиц, Рене Флеминг, в юности пела исключительно джаз. Она говорит, что ее опыт джазовой импровизации во многом определяет свободу ее вокализации и помогает ей находить особые средства выразительности. Но для этого надо было родиться в Америке.

- Катя, есть ли у Вас любимый оперный композитор, которому Вы душевно преданы?

- По определению это Пуччини и Рихард Штраус.

- В каких операх Вам хотелось бы еще спеть?

- О, их так много: Тоска, Дон Карлос, Манон Леско, Макбет, Сказание о невидимом граде Китеже…

Катя, благодарю Вас за искренние ответы. О чем же я сожалею? Только о том, что ни я, ни те, кто так удивительно тепло принимает Ваш талант, узнают Ваш голос, не могут услышать его в записях. Все мы надеемся, что это будет исправлено в ближайшем будущем.