Собрать в Интернете кучу бытовых историй и полезной информации об обучении за границей легко. Нелегко понять лишь одно: что с этими людьми будет дальше? В какой стране они будут нужны и зачем?

Сколько российских студентов сейчас учится за границей? По грубым прикидкам, около 50 тысяч человек. Цифра огромная и с каждым годом растёт. И если раньше, говоря о проблеме утечки мозгов, в основном имели в виду специалистов, то теперь она вышла на новый виток. Уезжает самая активная часть молодёжи, те, кто не идёт по накатанной дорожке «ЕГЭ – репетиторы – бесплатный университет», а прокладывает новый путь: «сбор информации – тест по иностранному языку – оформление документов – иностранный университет».

Миф о богатых студентах

Существует миф, что за границей в основном учатся дети богатых, эдакие оболтусы, которых родители за шкирку тащат в светлое будущее. Однако реальность оказалась несколько иной. За всё время странствий и скитаний по Европам и многочисленных разговоров с российскими студентами мне удалось выйти лишь на одну представительницу upper middle class, то есть выше среднего, из Нефтеюганска, которую родители послали в Лондон учиться на модельера. Возвращаться на бескрайний Север она не собирается, справедливо рассудив, что лучше искать работу в одной из четырёх столиц мировой моды, чем обшивать жён нефтяников.

Правда, другая студентка рассказала про загадочный женевский филиал МГУ, в котором корочку самого престижного российского вуза получают отпрыски лучших семейств нашей страны, практически не отлучаясь от чистого, как Байкал, Женевского озера и драйвовых, как «Формула-1», ночных клубов. И действительно, такой вуз есть. На нём три факультета – юридический, географический и почему-то актёрского мастерства. И если причины создания юридического факультета по-человечески понятны – Швейцария всё-таки, то последние два – выше нашего понимания. Получать в Женеве актёрский диплом на русском языке сродни покупке пятой виллы на Средиземном море (как говорят наши украинские кузены, «шоб було»).

Впрочем, дети богатых родителей – это частность, не влияющая на общую картину. Во-первых, потому что богатых просто мало, а во-вторых, в обычных университетах они не учатся, всё больше в дорогих, и просто так в университетском кафе их не встретишь. Бывают, конечно, исключения. Так, например, сын Михаила Ходорковского Павел учился в Массачусетсе в совершенно обычном Babson college, потому что в более престижный не поступил.

Есть случай и более чудесный, про детей крупных областных чиновников с Урала. Родители предложили деткам любой город в Америке на выбор. Детки посмотрели на карту и ткнули в Гавайи, вовремя сообразив, что уж там-то им скучно точно не будет. И действительно, учёба на вечном курорте, когда учиться не хочется, превращается в бесконечную попойку. В общем, когда процесс обучения этих двух уральских самородков растянулся на непростительно долгий срок, родители перестали присылать им деньги, и они плавно переместились сначала на пляж (благо, там вечное лето и есть душевые кабинки), а потом, не поладив с местными папуасами, ночующими на пляже, перебрались на кладбище. На кладбище было хорошо и безлюдно – у гавайских туземцев существует поверье, что души предков ночами выходят из вечной спячки и делают всем немножечко нехорошо. Поначалу души предков студентов не трогали, и те несколько месяцев тусили между могил, но потом что-то они не поделили, потому что еле унесли оттуда ноги, причём бежали до самого Урала.

Вообще, обучение в американском колледже – это процесс, несколько отличный от нашего. У нас в начале сентября студент подходит к специальной доске, на которой вывешено расписание: учебная часть решила, какие предметы и в какое время будут изучаться ближайшие полгода. В Штатах же существует определённая схема, в рамках которой студент сам решает, какие предметы выбрать для изучения в семестре. Если студент трудолюбивый, он может набить расписание под завязку и стать бакалавром через три года (стандартный срок – четыре), а может брать один или два предмета в семестр и учиться до скончания века.

Романтики и бюрократы

На первый взгляд, учёба за рубежом – сплошная романтика. Вырваться от родителей не просто территориально, а в качественно другой мир. Впрочем, романтика эта разбивается о сбор многочисленных бумажек. Так что «за запахом тайги» абитуриент едет с рюкзаком, основательно набитым справками, характеристиками, нотариальными копиями, банковскими балансами и так далее. Причём бюрократия преследует студентов повсюду, и даже в ситуациях, казалось бы, безобидных есть шанс наскочить на мину, так что сапёрная лопатка в этом рюкзаке не помешает.

Марине, жизнерадостной двадцатипятилетней студентке магистратуры Дюссельдорфского университета, повезло: в роли сапёрной лопатки выступает её муж, проживший в Германии более десяти лет и поднаторевший в тонкостях немецких законов.

– Заплатила я за студенческое общежитие задаток, семьсот евро, – рассказывает Марина, – а они говорят: «Как только вы оттуда съедете, вам деньги вернут». Я съезжаю, а они составляют протокол, что в комнате есть дефекты. И это при том, что я там почти не жила, а жила у мужа (Марина только вышла замуж). Они не верят и говорят: «Платите за ремонт, будем перекрашивать стену. Вы подписали договор». На моём месте любой заплатил бы, и только благодаря вмешательству мужа я продолжаю отстаивать свои права. Он им позвонил: «А вы знаете, что договор недействителен, потому что эти правила уже отменили?» В университете опешили, они не предполагали, что за студента может кто-то заступиться. В итоге мы будем с ними судиться.

Мы сидим в университетском кафе, кругом студенты на травке, где-то даже растут (невероятно, но факт) пальмы. Университет вытянут в длину минимум на километр. И вот ты идёшь, идёшь, а вокруг университет, университет... Улыбчивые инфантильные профессора сидят на травке вместе со студентами. В университете как раз день открытых дверей. Я подхожу с европейской улыбкой к преподавателям за столиком и спрашиваю их что-то про русских студентов. Я не знаю немецкого, спрашиваю по-английски. Они не отвечают, они с дружеской улыбкой распознают во мне самозванца. Они зовут кого-то из начальников. Мне приходится открыть карты: я журналист. Начальство тоже улыбается и советует позвонить в отдел маркетинга. Вопрос у меня простой: сколько русских у вас учится? Ну хотя бы примерно... Однако ответ получить так и не удаётся.

И вот это ощущение – поскреби дружелюбного европейца, и тут же наткнёшься на кондового бюрократа – сопровождает меня, пока я двигаюсь из одного университета в другой, всё время. Инфантильная улыбка, инфантильное поведение – защитный механизм от неприятных новостей. Ребёнок защищён сюсюканьем.

В бельгийском Брюгге хозяйка гостиницы – сама приветливость.

– А можно еще на день остаться? – спрашиваю я.

Это очень важно для меня.

– Комнату зарезервировали, – вежливо отвечает хозяйка, – но подождите до десяти утра, если они не подтвердят, то сможете остаться.

Я возвращаюсь в десять. Хозяйке не терпится сообщить радостную для меня новость:

– Нет, увы, комната занята.

Она так искрится радушием, что мне хочется руки ей целовать за всё то хорошее, что она для меня делает.

...Потом они удивляются, почему дикая Россия побеждала в войнах, ликвидировала аварии на АЭС, запускала людей в космос, но при этом в быту так беспомощна и живёт в нищете. А это потому, что русские – люди взрослые. Над ними нет воспитателей. Оттого и проживают они свою жизнь с грубым нарушением технологического процесса. И умирают раньше. Плевать им на бюрократические инструкции и весь этот политес. Европейцы – дети, они прислушиваются к монотонному гулу своей бюрократической машины, как к воспитательнице. Изредка шалят – жгут автомобили и бьют витрины. И надо признать, что в мире победило общество послушных детей. Взрослые русские борются с суровой природой: пьют вприсядку, хамят медведям, вправляют мозги балалайкам, однако даже «Ладу Калину» не могут сделать качественно. Но уж если где-то по-настоящему грохнет – от Чернобыля до мировой войны, то евробюрократ растеряется – на этот случай инструкций не предусмотрено, зато русский человек, как взрослый, а значит, знающий жизнь и привыкший брать ответственность на себя, просто совершит Подвиг.

Патриоты и космополиты

Как это ни парадоксально, но именно дешевизна обучения часто становится решающим фактором, определяющим желание учиться в другой стране.

Есть страны, где обучение бесплатное или дешёвое, но они не пользуются популярностью среди русских студентов по другим причинам – поступить, например, в университет в Люксембурге почти нереально в силу очевидно низкой пропускной способности. Ещё недавно бесплатно можно было учиться в Швеции, причём сдав тест на знание английского языка, что принципиально для большинства студентов. Сейчас наибольшей популярностью в сегменте доступного высшего образования пользуется Германия, где не так давно денег не брали, а сейчас надо всё-таки платить по 500-700 евро в семестр разных сборов, но, согласитесь, это ерунда. Немецкий – один из самых изучаемых в России языков, да и абитуриентов наших они принимают охотно. Поэтому русских студентов там около 10 тысяч, кроме того, много русскоязычных студентов из ближнего зарубежья и эмигрантов. В сумме это даёт эффект присутствия. Идёшь, допустим, по Дюссельдорфскому университету, и русская речь не даёт себя забыть.

Марина из Дюссельдорфского университета – коренная москвичка из семьи с более чем скромным достатком. Поступила на общих основаниях. По окончании университета хочет вернуться в Москву, и это отличает её от многих наших студентов, с которыми я общался. Правда, учится Марина лишь первый год, возможно, не успела привыкнуть.
Мне вспоминается история с гарвардскими студентами-первокурсниками из России. Когда-то на американском русскоязычном канале в конце девяностых я услышал интервью с двумя симпатичными молодыми людьми. Они жутко ненавидели всёамериканское, клятвенно заверяли, что вернутся в Россию при первой же возможности. Их риторика напомнила детский лепет в летнем лагере. Вдалеке от родителей дети часто хотят домой (а ведь никому в голову не придёт называть это патриотизмом), но потом, глядишь, осваиваются – речка, волейбол, походы... Бывает, правда, и наоборот: дети ноют до конца смены, то есть это всего лишь вопрос адаптации... По иронии судьбы года через три я слушал интервью с одним из этих ребят. К тому моменту он, уже почти закончив престижнейший американский вуз, по-русски говорил если не с акцентом, то уже с англо-американской интонацией, рассказывал о том, как планирует продолжить карьеру: возвращение в Россию в его планы не входило.

Возвращаясь же к Марине, уместно упомянуть, что человек она верующий, православный. Возможно, это так же влияет на её желание в конечном счёте жить в России. Но вот и противоположный пример – девочка Саша, которая учится на факультете прикладной математики в университете Лондона. У неё, правда, немного другая ситуация, она приехала в Берлин с родителями из Минска. Приехав в четырнадцатилетнем возрасте и окончив немецкую школу, Саша не любит всё немецкое. В школе к иностранке относились неприязненно, да и вообще немцы, по её словам, ужасные ксенофобы. В итоге девочка поехала учиться в Лондон. Здесь, по её словам, никакой неприязни по отношению к иностранцам нет абсолютно.

Однако вся эта история с европейской ксенофобией очень субъективна. Та же Марина рассказывала: когда-то она принимала участие в круглом столе по вопросам освещения России, и корреспондент одного солидного немецкого журнала как раз делился: «Я был бы рад писать о России хорошо, но наш читатель ждёт критики, и, соответственно, мой редактор ждёт от меня того же».

Да я и сам наблюдал в северонемецком Оберхаузене такую картину: на автобусной остановке негритянка с коляской пробивалась ко входу, немцы очень неохотно расступались. В последний момент успела, втиснула коляску в автобус, двери закрылись на коляске, снова открылись, она наконец зашла. Чуть не плача. Автобус уже готов был тронуться, и вдруг, как по заказу, подходит другая женщина с коляской, немка. Двери снова открываются, автобус наклоняется, чтобы въезд оказался вровень с платформой.

Впрочем, соседние народы платят немцам той же монетой. Например, когда мы приехали в пограничный с Германией голландский посёлок городского типа Херенберг и зашли в местный музей – феодальный замок Хуисбург, то набросившийся на нас экскурсовод, прекрасно говоривший по-немецки, как только распознал в нас по акценту не немцев, расцвёл в такой улыбке, что сразу стало понятно, что немцев он не терпит. Но если у голландцев обида на немцев за Вторую мировую войну, то за что обида у французов на англичан – непонятно, вероятно, до сих пор не могут простить им Жанну д’Арк.

Не любят все и всех. Голландцы – немцев, немцы – турков, поляки – русских, англичане – французов. Даже во всеобщей нелюбви к евреям и цыганам нет ничего исключительного. Если бы французы или, не дай бог, русские покочевали по странам и континентам да пожили среди других народов, уверяю, завоевали бы к себе точно такое же отношение.

И в этой ситуации всеобщей настороженности нашим студентам необходимо решать, хотят ли они жить в Европе после окончания вуза или нет. Миф о Европе как о рае развенчивается у них на глазах: жёсткая бюрократия и холодная неприязнь к чужим. При этом объективно намного больше возможностей для самореализации и бытового благополучия, чем в России.

Лишние люди и пятая колонна

Восприятие ситуации удивительно зеркально. Марина не любит Германию за то, что немцы не любят русских, и хочет вернуться в Москву, а вот Лена из Череповца всю жизнь стремилась вырваться, учила немецкий в институте, поступила в университет в Кёльне, завела немецкого бойфренда, нашла работу и возвращаться не хочет ни под каким соусом. Даже ощущая себя между двух сковородок, «лишними», такие молодые люди, как Лена, часто решают остаться.

При этом она рассказывала про монгольских студентов, которые маниакально стремятся на родину. Надо сказать, загадочный монгольский след присутствует и в других университетах, их везде по чуть-чуть, и все они собираются вернуться в Монголию (как следует из анекдота – самую независимую страну мира, от которой ничего не зависит). Причём отловить хоть одного монгольского студента у меня не получилось, уж очень вёрткие они оказались, постоянно выскальзывали. Пару раз на вопрос о монголах мне растерянно отвечали: «Только что пробегали», – и задумчиво смотрели вдаль, а один раз спросили: «А казах не подойдёт?» Два раза предъявляли китаянок. Китаянки робели, боялись смотреть в глаза большому белому мужику и со всем соглашались, даже с тем, что они монголки.

Китайцы – самая многочисленная группа студентов во всех развитых странах. И политика Китая в данном случае такова: мировая экспансия возможна через ассимиляцию. Достаточно каждому китайцу оплодотворить некитаянку (и наоборот), и весь мир будет заселён китайцами. Этот опыт неплохо бы и нам взять на вооружение (хотя наших, конечно, меньше).

И некоторые уже взяли. История написания диссертации одной моей новой знакомой – практически роад-муви. Начала писать она ее в аспирантуре в Москве. Затем влюбилась в чеха и нашла аспирантуру в Чехии – сменила научного руководителя, тему. Но ещё через год у неё закрутился новый роман, со словаком, и... она переехала в Братиславу, где снова, с каким-то маниакальным упорством, поступила в аспирантуру. Звучит анекдотически, но эта история напоминает простую вещь – любовь важнее патриотизма.

Как правило, ассимилируются те, кто успел поучиться в школе в другой стране, начал хотя бы на пару лет раньше. Те же, кто приехал позже, раствориться в среде не смогут ни при каких обстоятельствах и всегда будут «русскими», то есть зависеть от барометра общественного настроения. Студенты же как раз посередине – возможно, раствориться не смогут, но смогут легко освоиться, поэтому их, как хомячков, раздирает на части.

Но – парадоксальным образом – даже эта новая утечка мозгов работает на нас. Оставшись жить и работать за границей, эти вчерашние студенты становятся адвокатами нашей страны, причём поддерживают нас уже на совершенно новой орбите. Это наша «пятая колонна» в хорошем смысле этого слова. Это европейские русские, то есть совершенно новая общность людей, не ассимилированных, но интегрированных в западное общество. Это русский «китайский вариант». Если смотреть на ситуацию именно с этой точки зрения, тогда всё становится на свои места и эти, казалось бы, «лишние люди» превращаются в новую социальную прослойку – русских европейцев, то есть в наш форпост. Для каких битв – посмотрим...

Дмитрий Ромендик

Источник: «Медведь live»