Обретение Родины. Репатриация в СССР после Второй мировой войны. Часть первая

Массовая репатриация в целом завершилась в первые полгода после окончания Великой Отечественной войны. К марту 1946 г. в СССР вернулись 4 199 448 чел. Согласно расхожему мнению, едва ли не все они попали прямиком в ГУЛАГ. Так, Варлам Шаламов в рассказе «Последний бой майора Пугачёва» писал: «... пароход за пароходом шли репатриированные – из Италии, Франции, Германии – прямой дорогой на крайний северо-восток». Вряд ли стоит объяснять, что никакого прямого сообщения между Европой и «крайним северо-востоком» (т. е. Колымой) не было – ни после войны, ни когда-либо ещё. Зато будет уместным вспомнить популярное в своё время выражение «у нас просто так не сажают». Применительно к репатриантам его следовало бы понимать буквально.

Возвращение наших людей «оттуда», «с той стороны», т. е. своего рода «предрепатриация», началось ещё задолго до того, как наступающие советские войска пересекли государственную границу СССР. В декабре 1941 г. для проверки бывших военнопленных и окруженцев приказом Наркома обороны № 05212 была создана сеть фильтрационных лагерей. С лёгкой руки публицистов их принято считать опять-таки «сенями» или «преддверием» ГУЛАГа. На самом же деле из 312 594 человек, с конца 1941 по март 1944 года прошедших через фильтрационные лагеря, большая часть – 223 272 человек – была направлена в военкоматы, а затем в войска, 5 716 человек (1,8 %) в оборонную промышленность, 4 337 (1,4 %) – на укомплектование конвойных войск НКВД (!), 1 529 человек – в госпитали и 1 799 заключённых умерли непосредственно в фильтрационных лагерях (эта цифра вызывает даже некоторое удивление, если учесть ужасающие условиях в немецком плену). Арестовано было 11 823 чел., ещё 8 255 отправились в штрафные батальоны. Таким образом, всего в категорию репрессированных попадают 19 538 чел., или 6,2 %. Ещё 56 403 чел. к тому моменту (к марту 1944 г.) не прошли проверку и оставались в фильтрационных лагерях.

Конечно, для многих солдат и офицеров Красной армии, честно исполнявших свой долг и оказавшихся в плену, окружении, отставших от своих частей из-за, как принято говорить, обстоятельств непреодолимой силы, сама по себе проверка в фильтрационных лагерях представлялась оскорбительной. И в то же время очевидно, что без неё в условиях войны никак нельзя было обойтись. Впрочем, в конце войны советское командование сочло возможным значительно упростить процедуру проверки: освобождённые военнопленные и гражданские лица призывного возраста, минуя фильтрационные лагеря, сразу же направлялись в запасные части РККА и «проверялись» уже там.

В целом до конца войны различного рода репрессиям подверглись около 8 % бывших военнопленных, включая тех, кто к марту 1944 г. ещё не прошёл проверку и оставался в лагерях. С учётом военнопленных, освобождённых уже после войны, доля подвергшихся репрессиям возрастает до 14,69 % (226 127 чел). Объяснить это можно тем, что многие коллаборанты из числа военнопленных старались как можно дольше оттянуть момент встречи с советскими войсками и эвакуировались на Запад вместе с отступающими немцами. Остальные 85 % бывших военнопленных, или 1 313 348 человек, были направлены к месту жительства, зачислены в армию, рабочие батальоны, временно оставались на сборно-пересыльных пунктах или же использовались там на работах.

Что касается репатриированных гражданских лиц, то среди них процент подвергшихся репрессиям, или «переданных в распоряжение НКВД», как писали тогда в официальных документах, был на порядок меньше – 1,76 % (46 740 человек). Из остальных 2 146 126 были направлены к месту жительства, 141 962 – призваны в армию, 263647 – зачислены в рабочие батальоны, 61 538 – оставались на сборных пунктах.

О рабочих батальонах следует сказать особо. Они во многом напоминали позднесоветские стройбаты и, возможно, поэтому приобрели среди пишущих на исторические темы журналистов и части исследователей соответствующую репутацию. Батальоны эти были образованы Постановлением ГКО от 18 августа 1945 г., т. е. когда война уже закончилась и стране были нужны рабочие, а не солдаты. Менее чем через год, 12 июля 1946 г., рабочие батальоны были расформированы, а их личный состав зачислен в «постоянные кадры промышленности». 30 сентября того же года на бывших «раббатовцев» были распространены все положения трудового законодательства, права и льготы «обычных» работников соответствующих предприятий, включая оборонные. Единственное, эти люди не могли произвольно сменить место работы, хотя и это ограничение было окончательно снято к 1948 г.

Непродолжительная история рабочих батальонов – показательный пример общего отношения советской власти к трудовому использованию репатриантов. Безусловно, восстанавливающемуся народному хозяйству страны требовалось большое количество рабочих рук, и правительство стремилось их привлечь, по максимуму используя все возможные источники. В то же время советское руководство вовсе не ставило перед собой задачи загнать всех, кого только возможно, за колючую проволоку трудовых лагерей. Это вынуждены признать и исследователи, придерживающиеся либеральных политических взглядов и расценивающие обязательную поголовную репатриацию как «гуманитарное преступление» советских (и отчасти западных) властей. Так, П. М. Полян в своём капитальном труде с «говорящим» названием «Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине» называет уполномоченного СНК (затем Совмина) СССР по делам репатриации «советским Фрицем Заукелем или, точнее, как бы Анти-Заукелем». Впрочем, сам он тут же оговаривается, что трудоиспользование репатриантов в прерогативы ведомства Голикова не входило, а сам он вовсе не стремился взять на себя соответствующие полномочия.

Что касается «переданных в распоряжение НКВД», то к ним, согласно инструкциям, относились: руководство полиции, «народной стражи», «самообороны»; командный состав «добровольческих формирований»; рядовые полицейские и «добровольцы», принимавшие участие в карательных акциях; бывшие военнослужащие Красной армии, добровольно перешедшие на сторону врага; сотрудники гестапо, разведки и других подобных органов; бургомистры и сельские старосты, активно сотрудничавшие с оккупантами. Всего по состоянию на 1 марта 1946 г. подобный контингент насчитывал 272 867 чел. Все они, согласно инструкциям, подлежали аресту и суду.

Однако далеко не все оказались в итоге за колючей проволокой. Так, несмотря на то, что за сдачу в плен предусматривалось привлечение к уголовной ответственности, на практике оно применялось крайне редко и было отменено постановлением Президиума Верховного совета СССР от 7 июля 1945 г. «Об амнистии в связи с победой над гитлеровской Германией».

Рядовым бойцам полицейских батальонов и «добровольческих» формирований заключение было заменено отправкой на спецпоселение сроком на 6 лет. Всего в 1946–1947 гг. на спецпоселение поступило 148 079 чел. На 1 января 1953 г. их оставалось 56 746 чел., остальные были освобождены по отбытии срока. Последние остававшиеся на спецпоселении коллаборанты («власовцы») получили свободу по «аденауэровской» амнистии (Указ Президиума Верховного совета СССР от 17 сентября 1955 г.). Кроме того, тогда же из лагерей были досрочно освобождены 56 910 человек, среди которых было немало бывших активных коллаборантов, в первую очередь офицеров «добровольческих» и полицейских формирований.

Итак, масштаб репрессий в отношении репатриантов был, вопреки расхожему мнению, относительно небольшим. В общей сложности наказаниям разной степени тяжести подверглись (по состоянию на март 1946 г.) 6,5 % от общего числа возвратившихся. В то же время неверно и, более того, нелепо думать, что остальные – ни в чём не виновные – репатрианты сталкивались лишь с благожелательным отношением к себе со стороны советской администрации, а само возвращение проходило гладко и без эксцессов.

Собственно эксцессы начались сразу же после освобождения первых лагерей для военнопленных и остарбайтеров. В некоторых случаях «остовцы» становились жертвами грабежей вместе с немецким гражданским населением. Куда больше было случаев «сексуального домогательства» или изнасилований женщин-остовок. Многие из этих и им подобных инцидентов происходили, когда и освободители, и освобождаемые находились, говоря протокольным языком, в нетрезвом состоянии.

Также нередкими были случаи произвола со стороны отдельных представителей советского командования или военной администрации. Некоторые из них считали, что лучше «перебдеть, чем недобдеть», и наказать невиновных. Другие же пускали порученное им дело на самотёк, не пытаясь предотвратить неизбежные эксцессы, равно как и организовать нормальное снабжение репатриантов и доставку их домой.

Отношение советских властей к репатриируемым несколько раз менялось – как в лучшую, так и в худшую сторону. Изначально, осенью 1944 г., в Управлении уполномоченного по репатриации и в других «причастных» ведомствах опасались, что значительная часть военнопленных и остовцев не захочет после войны вернуться в СССР. Впоследствии эти опасения не подтвердились. Более того, как выяснилось, в частности из опросов самих освобождённых пленных и остовцев, многие из них опасались, что им не разрешат вернуться домой.

В целом же общение (в широком смысле) с репатриантами показало, что их мировоззрение и политические настроения, несмотря на довольно длительное пребывание за рубежом, не претерпели значительных изменений. Так, в докладе командования войск НКВД по охране тыла при Центральной группе советских войск от 26 октября 1945 г. говорилось: «Политнастроение репатриируемых советских граждан в подавляющем большинстве здоровое, характеризуется огромным желанием скорее приехать домой – в СССР. Проявлялся повсеместно значительный интерес и желание узнать, что нового в жизни в СССР, скорее принять участие в работе по ликвидации разрушений, вызванных войной, и укреплению экономики Советского государства».

Позже, начиная примерно со второй половины 1946 г., когда большая часть просоветски настроенных бывших остарбайтеров и военнопленных уже вернулась домой, отношение советских властей к оставшимся репатриантам вновь изменилось в сторону больших настороженности и недоверия, в значительной степени обоснованных, поскольку среди «поздних» репатриантов было немало убеждённых невозвращенцев, в т. ч. бывших коллаборантов. Безусловно, на отношении к ним сказались начавшаяся холодная война и развернувшиеся в СССР кампании против «безродных космополитов» и «низкопоклонства перед Западом».

Впрочем, подобные колебания не сильно отражались на «генеральной линии» советского руководства. За всеми репатриантами, не подвергшимся лишению свободы или ссылке, сохранялись все гражданские права, на них распространялось трудовое законодательство, социальное страхование и т. д. Другое дело, что часто случались «перегибы», особенно «в глубинке», где местное начальство, стремясь к большей бдительности или обычной перестраховке, нередко действовало вопреки указаниям из центра. В конце концов соответствующими вопросами был вынужден заняться ЦК ВКП(б), 4 августа 1945 г. принявший специальное постановление «Об организации политико-просветительной работы с репатриированными советскими гражданами», в котором говорилось: «Отдельные партийные и советские работники стали на путь огульного недоверия к репатриируемым советским гражданам. Надо помнить, что возвратившиеся советские граждане вновь обрели все права советских граждан и должны быть привлечены к активному участию в трудовой и общественно-политической жизни».

Вмешательство центра позволило смягчить ситуацию на местах, но не привело к кардинальным изменениям к лучшему. Впрочем, многие факты дискриминации бывших репатриантов объяснялись не «злым умыслом» местного начальства, а сбоями в работе бюрократической машины. Точно также как, например, при предоставлении льгот и пособий различным категориям граждан в последующие годы.

В целом же репатрианты, хоть и избежали в массе своей масштабных репрессий, в морально психологическом плане испытывали значительный дискомфорт. Причём в равной степени как в годы правления И. В. Сталина, так и в последующие времена, когда все наложенные на них ограничения правового характера были сняты.