Нет смысла отрицать, что День России, который отмечается на этой неделе, остается для самой России торжеством непонятным. Гротескные перетасовки выходных дней волнуют публику гораздо больше, чем то мероприятие, ради которого они проводятся. Да и вообще скептически пожимать плечами и жаловаться: «Черт его знает, что это за праздник!» в ответ на ехидный вопрос приятеля или коллеги считается почти бонтоном.

Легкая фронда, конечно, является нормальной реакцией на любое общегосударственное новшество, придуманное начальством. В свое время переименование Ленинграда в Петербург казалось мертворожденной затеей, а от слов «губернатор» и «сенатор» еще пятнадцать лет назад за версту несло библиотекой. Однако они прижились, поэтому, по аналогии, можно было бы не переживать и за День России.

Тем не менее, праздник действительно непонятный. Как минимум, он слишком общий: отмечать в стране день страны – это так же неловко, как делать в городе улицу имени этого города. В Москве нет Московского проспекта, а финны или парагвайцы не устраивают День Финляндии или День Парагвая. День независимости – запросто, это одно из главных событий в календарях тех членов ООН, которые пару веков назад были колониями, а не колонизаторами, но это уже совсем другое дело. Наш праздник, строго говоря, тоже привязан к обретению Россией независимости, неясно, правда от кого – от Украины? Таджикистана?

Главная проблема, однако, не в названии торжества. В России вообще давняя неразбериха с праздниками. Взять хотя бы новогоднюю суету, вызванную животрепещущим вопросом, какой же у нас теперь повод отмечать 1 мая – то есть почему его можно растянуть на неделю? Или возьмем злосчастное 4 ноября: не говоря уже о том, что эта дата, скажем так, исторически весьма условна, но ведь всерьез праздновать событие четырехвековой давности могут только англичане со своим Пороховым заговором!

Однако номенклатура праздников – это следствие, а не причина. На примере Дня России, который остается непонятным праздником, потому что никто не может сказать, что же такое современная Россия, это видно особенно отчетливо. «Национальная идентичность» принадлежит к числу тех терминов, которые уже «запилены» до потери смысла в досужих разговорах, но остается важным и актуальным в некоем платоновском смысле, вне зависимости от запиливающих. Национальная идентичность для нации необходима, но в чем она состоит у нас по-прежнему неясно. Она точно есть, это осознают все – оттого и вызывают такую бурю эмоций наши победы в Кубке УЕФА или на «Евровидении». Но пока это стихийные выбросы национального чувства. Все ощущают, что лицо у страны есть, но как оно выглядит, никто точно не знает – в том смысле, в котором это знают про себя японцы, американцы или те же парагвайцы.

Национальная идентичность – это прежде всего ответы на большие вопросы. Отношение к политике, экономике, религии, культуре, причем не определенное по госзаказу, а складывающееся из повседневной практики всего народа, и потом уже сформулированное политологами. Собственно говоря, важна даже не формула, главное – иметь набор мировоззренческих аксиом на национальном уровне. Они не обязательно должны быть одинаковы для всех – речь  идет скорее о возможном диапазоне мнений – подобно тому, как настоящие американцы могут быть ультра-протестантами («помоги себе сам») или, наоборот, последовательными либералами. Аксиомы могут меняться, они не высечены в камне, однако поиск новых и альтернативных ответов должен быть искренним, иначе вместо «лица» народа перед нами предстанет мертвая маска.

Современная же Россия тщательно избегает больших вопросов. Мы правая или левая страна? Мы хотим жить при коммунизме, капитализме, по китайской или шведской модели? Как мы относимся к Западу – вроде бы не любим, но ведь и заискиваем, и самоутверждаемся тоже, как и полтора века назад при де Кюстине? Во что мы верим? Вот уж болевая точка. В политических ток-шоу такие темы могут обсуждать до посинения, однако это пена без волны: на эти вопросы пока нет ответов, которые бы не просто повисали в воздухе, а были бы руководством к действию.

Действие – иными словами, действительно крупные социальные или экономические сдвиги – в России сейчас не вызывают симпатии. И это даже извинительно, если учесть, что сейчас у страны тяжелое похмелье после грандиозной модернизации социальной и экономической структуры, которую мы выдержали в 90-е, когда за десять лет наверстали задержку в собственном развитии, копившуюся несколько десятилетий. Модернизация шла без наркоза, и поэтому оставила по себе условный рефлекс: теперь любое обращение к серьезным проблемам вызывает в национальной памяти те болезненные ощущения, которыми сопровождался переход к капитализму.

Но от больших вопросов никуда не деться. Формирование национальной идентичности – перманентный процесс, его можно отложить, но нельзя забросить. Рано или поздно нам придется разбираться, какая карьера считается лучше и разумнее всего – свой маленький бизнес, жизнь на госпособие или клятва верности мегакорпорации; как мы относимся к вере, и если никак, то что же ее заменяет; какие права действительно есть у россиянина (и он будет их защищать), а какие его не интересуют; и так далее – вопросов еще много. Ответы на них могут потребовать – и обязательно потребуют – активных и часто неприятных телодвижений и от власти, и от бизнеса, и от публики, но День России перестанет вызывать пожимание плечами, только когда мы перестанем сводить Россию к «Зениту» и Билану.