3 – 4 декабря в Сочи пройдёт V Международный педагогический форум, одним из организаторов которого является фонд «Русский мир». Профессор кафедры русского языка РГПУ им. А. И. Герцена Валерий Ефремов расскажет на форуме о том, как языковая игра становится частью языковой системы и почему это происходит.

– Ваш доклад в программе педагогического форума называется «Языковая норма в эпоху Интернета». Видимо, речь идёт о том, что само понятие нормы размывается?

– Главная идея заключается в следующем – когда мы общаемся в Интернете, мы думаем, что используем письменную форму речи, а на самом деле это совсем другая форма языка. Сейчас это принято называть текстингом. Получается, что в школе, например, мы пишем сочинения, а в реальности параллельно с этим мы занимаемся чем-то похожим на то, что называется письменной речью, но на самом деле это текстинг.

Вот это взаимодействие между письменной речью и тем, чем мы занимаемся в гаджетах и мессенджерах, и создаёт определённого рода сопряжение, которое меняет представление о норме.

Вот классический пример: студенты и те, кто ещё младше по возрасту, очень странно начинают воспринимать точку. В мессенджерах предложение, которое заканчивается не смайликом, а точкой, воспринимается как категоричность. Причём это характерно не только для русского языка – на Западе об этом тоже заговорили. На наших глазах самый древний пунктуационный знак начинает наделяться какими-то функциями, которых у него раньше не было.

Как-то раз в студенческой аудитории я спросил, какой у них самый популярный знак препинания. Мы, понятно, ждём ответа, что это запятая. Но студенты мне ответили: пробел. Когда мы пишем в школе письменные работы, мы не думаем о пробеле как о знаке препинания. А когда мы текст набираем на клавиатуре, это даёт совсем другое представление.

И ещё такой маленький штрих: например, современные школьники называют многоточие «троеточием». Раз ты три раза нажимаешь на клавишу, значит ты уже не просто точки ставишь. И это уже другое представление о привычном нам знаке препинания.

То же самое касается орфографии. Вера Фёдоровна Иванова – самый главный специалист в области орфографии второй половины XX века – говорила о так называемом «портретном письме». В чём заключается идея?

---

Чем более грамотен человек, тем больше он слова запоминает образами. Грубо говоря, ему не надо думать о проверочных словах – он так часто привык его писать, что выдаёт на автомате. Но дело в том, что это портретное письмо, как я глубоко уверен, связано именно с ручным письмом. И часто люди старшего поколения, когда задумываются о том, как правильно написать слово, просто пишут его – рука сама автоматически выведет нужное слово.

---

Этого не может быть в принципе у современной молодёжи, потому что они не пишут рукой, а печатают на клавиатуре. А на клавиатуре все буквы одинаковые. И получается, что вот так, подспудно, у нас изменяется представление и об орфографии, и о пунктуации, и, естественно, о нормах.

Допустим, во все времена были сокращения. Но вот сейчас я нашёл на одном профессиональном форуме переводчиков вопрос, как переводить на русский язык аббревиатуры, которые чаще всего используются в текстинге. Получается, что мы сплошь и рядом видим какое-нибудь «спс» – «спасибо», или «спок» вместо «спокойной ночи», «лю» вместо «люблю». Волей-неволей это создаёт впечатление, что есть такого рода слова. Это иллюстрация к вопросу о том, как выглядит современный словарь в голове школьника – и не только школьников, а вообще людей, которые занимаются текстингом.

– Интересно, а как появляются все эти новые словечки в Интернете? Это же не только заимствования из английского. Ещё какие-то есть источники?

– Да, конечно. Я вот заговорил про сокращения… Понятно, что у нас есть ускоренный темп речи: мы в устной речи можем сказать «щас», а не «сейчас» или «тыща» вместо «тысяча». Но мы никогда этого не писали на письме – это было, мягко говоря, странно. А сейчас в чём специфика текстинга? Получается, что перед нами как бы формально письменная речь, потому что она точно не устная. Но на самом деле она и не письменная, потому что она неподготовленная и максимально приближена к устной речи.

---

По-моему, это так и называется – новая устность. То есть письмо, максимально приближенное к речи. Отчасти – типологически – это похоже на то, что было на берестяных грамотах. Когда были берестяные грамоты, не существовало правил орфографии и пунктуации – люди писали, как говорили.

---

Получается, что мы к этому возвращаемся. Понятно, что это не совсем то же самое, но очень схожие вещи. Если люди привыкли говорить «када» вместо «когда», они могут так и написать. А главное, что это будет понятно из контекста.

– Что касается новых словечек, которые приходят из Интернета в обычную речь, иногда это выглядит забавно. Недавно слышала по радио, как два солидных эксперта, обсуждающих серьёзную тему, употребили словечко «хайп» и тут же начали объяснять, что это такое, зная, что не все их поймут. То есть идёт такое активное внедрение заимствований из Интернета.

– Да-да, вот почему мы должны говорить о языковой норме – не только орфография и пунктуация, но и лексические нормы очень сильно меняются. Этот пресловутый «хайп» вместе с, простите, «зашкваром» неслучайно так выскочили. Потому что, во-первых, у нас есть представление о языковой моде. А во-вторых, мы всё равно большую часть времени проводим в Интернете. И мы там обязательно найдём этот «хайп» в каком-нибудь посте. В результате это перебирается в нашу устную речь.

Кстати, обратили внимание, как часто стало использоваться «ок» вместо «окей»? Это следствие как раз того, как мы пишем это слово в Интернете. Понятно, что это языковая игра. Но эта игра вполне может стать элементом языковой системы.

– Как Вы считаете, русский язык более открыт для всевозможных заимствований? Или эти процессы происходят во всех языках?

– И да, и нет. С одной стороны, мы находимся в глобальной ситуации, потому что об интернет-языке говорят все – немцы, англичане, французы, китайцы. Но мне кажется, что в нашем интернет-пространстве эти процессы идут ещё дальше.

Этим летом вышла большая монография одной известной норвежской исследовательницы, посвящённая как раз сообществам в Интернете. И вот она там совершенно чётко говорит: такого разнообразия интернет-комьюнити, как в Рунете, нет ни на одном языке мира. В этом смысле мы, конечно, уникальны: у нас есть «мамский» язык, был язык «падонкафф» – много всего разного творится. Именно поэтому, когда я говорю со студентами, то начинаю с метафоры, которую использовали по отношению к Вене «Прекрасной эпохи»: говорили, что Вена – это «плацдарм Апокалипсиса». Моё глубочайшее убеждение, что Рунет – это «плацдарм Апокалипсиса» русского языка. Всё то, что выстрелит или не выстрелит в языке в будущем, – всё можно найти в Интернете.