В 2017 году Самуилу Яковлевичу Маршаку исполняется 130 лет. Привыкнув к мысли, что Маршак – это для детей, мы упускаем из виду, что те, кого мы относим к небожителям русской литературы, звёздам Серебряного века, – его ровесники. И очень многие из них – его друзья или коллеги, или как-то ещё перекрещивались их жизненные пути. В юности ему прочили великую славу, ждали от него едва не пушкинского взлёта. Но жизнь распорядилась иначе. 

Среди трагических судеб, нищеты и горечи, смертей и полуголодного существования своих гениальных сверстников Маршак был обласкан судьбой. Лауреат Ленинской и четырёх Сталинских премий, прошедший через все страшные времена практически невредимым, Маршак словно бы родился в рубашке. О нём злословили и его любили. Во времена, когда на его собратьев обрушивались самые страшные гонения, он получил два ордена Ленина и орден Трудового Красного Знамени. И всё же мало кто может сказать, что Маршак кого-то предал, осудил – скорее, наоборот: вспомнят, скольким он ухитрялся помочь.

Родился Самуил Яковлевич у добрых и незадачливых родителей. Отец его, Яков Миронович, химик-самоучка, вместе с семьёй переезжал из города в город, работая по контрактам на небольших фабриках и мыловаренных заводиках. В семье было пятеро детей – не шутка. Маленький Сёма был прирождённым поэтом – первые свои детские стихи он сочинил в 3 года, а читать выучился самостоятельно. У ребёнка была отличная память – на вступительных экзаменах в гимназию городка Острогожска Воронежской губернии его попросили рассказать любимое стихотворение – и десятилетний мальчик прочёл наизусть пушкинскую «Полтаву» – всю поэму целиком. (Великолепная, практически уникальная память Маршака стала притчей во языцех. Он запоминал текст, прочитав его всего лишь раз. А обожаемого Пушкина мог цитировать часами – причем не только сами стихотворения, но и все варианты, указанные в примечаниях). В гимназию его, впрочем, приняли лишь через год: в учебных заведениях  царской России существовала процентная норма для еврейских детей – не более 3 % от общего числа учащихся – и все квоты в гимназии в том году оказались выбраны. Гимназическую фуражку Сёма смог надеть только потому, что один из мальчиков был отчислен – и место освободилось. Впоследствии Самуил стал любимцем учителей, особенно преподавателя русского и литературы. А ещё через некоторое время Маршака-отца пригласили на работу в Петербург. Сёма и его старший брат остались у родных, чтобы не бросать гимназию, но на каникулах, разумеется, отправились к родителям, братишке и сестрам.

Семья жила дружно, в любви, детям выписывали журнал «Вокруг света» с приложениями (на книги Маршаки денег не жалели, хотя и жили очень небогато). Совместно выпускали домашние газеты, журналы, устраивали театральные постановки. На одном таком спектакле, на даче под Петербургом, в качестве отдельного номера Сёма читал свои стихи и имел большой успех. 

Одними аплодисментами дело не ограничилось. Самуила представили известному петербуржскому меценату Давиду Гинзбургу, а тот отвёз одаренного подростка к легендарному В. В. Стасову. Знаменитый критик, историк искусств, друг Л. Толстого, Репина, крестный отец «Могучей кучки» любезно, хотя и неохотно, согласился выслушать очередное юное дарование – и неожиданно пришёл в восторг. Весёлый, талантливый и лёгкий Маршак очень понравился Стасову, и между 14-летним Самуилом и 80-летним Владимиром Васильевичем возникла своеобразная дружба, где старший наставлял и опекал младшего. Маршак вспоминал: «Он повёз меня в Академию художеств и попросил Ивана Ивановича Толстого, вице-президента Академии, показать мне библейские рисунки Александра Иванова. Он брал меня с собой на органные концерты, где исполнялась музыка композитора, которого он ставил выше всех других, – Баха». 

В доме Стасова Маршак познакомился с Горьким и Шаляпиным, Стасов добился перевода Сама (как он звал Самуила) в Третью петербургскую гимназию, испросив протекцию у великого князя К. М. Романова. Про своего протеже Стасов рассказывал другу – Великому Льву, как он называл Толстого. Толстой не был склонен доверять вундеркиндам, которые могли перегореть как ракеты и, много обещая в юности, кончить пшиком в зрелости, но всё же пожелал мальчику удачи. 

Никому не известный подросток по заказу Стасова сочинил стихи для кантаты на смерть скульптора М. Антокольского (автора «Нестора летописца» и статуи Ивана Грозного), а музыку для неё писали Лядов и Глазунов. Это было больше, чем успех: старик Стасов распахнул перед Самом все двери обеих столиц. Случалось, выручал из сложных ситуаций, вытаскивал из полицейского участка, куда Маршак угодил за компанию с революционно настроенной молодёжью, пёкся об этом чужом юноше как о собственном внуке, заботился и подкармливал – и не его одного. У Стасова было много таких подопечных, он берёг и выращивал талантливую молодёжь для России. Память об этой дружбе Самуил Яковлевич пронёс до конца жизни, как драгоценность.

Здоровье Маршака тем не менее оставляло желать лучшего (всю жизнь его мучил туберкулез, прибавились и проблемы с сердцем) – и вскоре Самуил отправился пожить и подлечиться некоторое время не куда-нибудь, а в Ялту, к Горькому. В семействе Пешковых Маршак чувствовал себя как дома. А ещё старшеклассник, попавший в Ялту, близко сошёлся с кругом таких же молодых и горячих ревнителей сионизма, подъёма еврейского национального духа – и сторонников возвращения в Палестину. Не зря в жилах молодого Маршака текла кровь легендарного раввина Аарона Шимуэля из Кайдонова. 

Маршак взялся переводить замечательного поэта Бялика (иврит и идиш он знал с детства), писал и оригинальные стихи – и, между прочим, выпустил сборник с красноречивым названием «Сиониды». Он публикуется в журнале «Молодая Иудея», в антологиях еврейских поэтов, неизменно приковывая к себе внимание; он с ужасом и гневом реагирует на погромы, прокатившиеся по окраинам России. Маршак познакомился с лидером молодёжной сионистской организации Ицхаком бен Цви – через много лет бен Цви станет первым президентом Израиля. Но с точки зрения власть предержащих, репутация Маршака была более чем сомнительная: то он без разрешения устроит благотворительную школу для еврейских мальчиков, то разразится гневными полукрамольными стихами, кроме того, его постоянно видели в неблагонадёжной компании Горького, только что выпущенного из тюрьмы. Обстановка накалялась. В конце концов директор гимназии грустно посоветовал юноше покинуть Ялту – во избежание ареста и исключения с «волчьим билетом».

В Петербурге Маршак жил, как жили тогда многие молодые люди: искал работу, обивал пороги редакций, писал статьи и фельетоны, в том числе стихотворные, под разными псевдонимами, и эта школа газетчика потом ему очень пригодилась в самые разные моменты жизни. Перезнакомился со всеми, читал свои стихи Блоку, особенно крепко дружил с Сашей Чёрным. 

Соблазны декадентства его не задели – у него не было ни лишнего времени, ни лишних денег, чтобы пробовать гашиш или входивший в моду кокаин, а для символизма он был слишком конкретным, слишком земным – и слишком ярко-национальным. Летом 1911 года два молодых поэта – С. Маршак и Я. Годин по заданию редакции «Всеобщей газеты» (издательство принадлежало Брокгаузу и Ефрону) отправляются на корабле в сторону Палестины. Молодые люди своими глазами увидели Иерусалим и все прочие чудеса Святой Земли. Из этой поездки Маршак вернулся с красавицей невестой. Софья Мильвидская с родителями ехала, чтобы побывать в Иерусалиме. Сперва девушку восхитили стихи Маршака, а потом – сам поэт. Случайное знакомство на пароходе переросло в любовь, и эта любовь длилась почти 50 лет, до самой смерти Софьи Михайловны, не ослабевая и не остывая. В 1912 году молодая чета Маршаков зарегистрировала брак, а вскоре уехала из страны.

У него были друзья и возлюбленная, в сущности, несмотря на проблемы, это было хорошее время. Огорчало то, что поступить в университет нечего было и мечтать. Еврею для этого надо было быть золотым медалистом с безупречным поведением, а в Ялте характеристику Маршаку выдали бы далеко не блестящую. Софья тоже желала бы продолжать обучение – и тоже не могла этого сделать в России. Очевидно, высшее образование предстояло получать за рубежом. 

Родители не могли ему помочь финансово, благодетель Стасов уже умер – и Маршак договорился с рядом редакций, что станет их корреспондентом за рубежом – гонорары помогли бы оплатить образование и ему, и жене. Сам Маршак писал потом: «Я выбрал Англию — может быть, именно потому, что Стасов когда-то в дни моего отрочества подарил мне Шекспира и Байрона». 

Поселились молодые люди в Лондоне. Софья слушала курс точных наук, Самуил выбрал искусствоведением. Там, в Великобритании, Маршак всерьёз занялся переводами – он страстно влюбился в английскую поэзию, подготовил сборник переводов из Вильяма Блейка, изучал народные песни и баллады, работал в библиотеках и архивах, они с женой много путешествовали по стране. 

В этом отношении Маршаку тоже повезло – очень многие наши переводчики так и не смогли побывать в стране, с языком которой они работали всю жизнь. Жизнь складывалась прекрасно, но началась Первая мировая война. Чтобы не оказаться отрезанными от родины, от семей, многие из русских, находящихся за границей, приняли решение вернуться домой, а учёбу продолжить после – когда тучи рассеются. На фронт Маршака не взяли из-за плохого зрения. А ещё в их маленькую семью пришло настоящее горе: погибла годовалая дочка Натанэль, любимица и радость всей семьи. 

Самуил отвёз убитую горем жену в Петербург, к её родителям, но сам остаться с ней не мог – у него не было вида на жительство, а без этого еврей не имел права задерживаться в столице дольше положенного срока. Он вернулся в Воронеж, где работал в приюте для беженцев и лиц, перемещённых из прифронтовой полосы. Люди были лишены практически всего, жили в бараках, особенно тяжело приходилось детям. С ними-то и занимался Маршак. Возможно, тогда впервые он и почувствовал в себе призвание педагога.

После войны, а потом и революции множество детей остались без присмотра. Кто-то потерялся в дороге, кто-то осиротел. Недалеко от Петрозаводска, куда забросила Маршака судьба, была организована колония для малолетних беспризорников. Маршак стал в ней частым гостем – всё свободное от работы время он проводил там. Ребята очень привязались к нему, встречать его выходили всей гурьбой. Маршак не докучал им морализаторством, всегда мог дать добрый совет, по справедливости разбирал конфликты, кроме того, с ним было интересно. И его тянуло к ним – хлебнувшим лиха, испытавшим столько недетских трагедий, но всё-таки детям. 

Его собственная семья – отец, мать, сестры и Софья – в это время жили в Екатеринодаре, на Кубани: там всё же было посытнее. Не так давно родился их сын, Иммануил, Элечка, и Маршак страшно скучал по своим родным. И вдруг – ужасная весть: Соня заболела, брюшной тиф. Откладывать было некогда – Маршак бросился через всю страну, охваченную Гражданской войной. Каким-то чудом он умудрился добраться до Кубани, к счастью, Соня поправилась, ребенка выходили любящие тетки. Екатеринодар был в руках белых. О том, чтобы ехать обратно, не было и речи. Жить надо было там. 

В Екатеринодаре издавалось немало газет, журналов. Опять пригодился опыт газетчика – Маршак снова начал писать фельетоны, статьи, репортажи, а кроме того затеял театр. Его друзья того времени – Аверченко, Зинаида Гиппиус, Иван Шмелёв. Никакого пиетета к новой власти Самуил не испытывал, скорее, наоборот. Он слишком многое увидел во время своих странствий – и то, какими средствами новая власть завоевывала себе место под солнцем, ему не нравилось. Остаётся только радоваться, что позже екатеринодарские фельетоны авторства Маршака не отыскали бдительные органы и не поставили ему в вину. И за меньшее люди расплачивались головой. Впоследствии этот пласт своей жизни, равно как и юношеский сионизм, поэт, по понятным причинам, не афишировал. 

Там же, в Екатеринодаре, Маршак познакомился с чудесным поэтом и очень обаятельным человеком – Елизаветой Ивановной Дмитриевой. В русскую литературу она вошла как Черубина де Габриак. Близкий друг Гумилева и Волошина, желанный гость в Коктебеле, Елизавета Ивановна как никто умела вдохновить и зажечь окружающих какой-нибудь безумной идеей, авантюрой. С Маршаком они решили создать детский театр. Была написана пьеса – «Летающий сундук» по мотивам сказок Андерсена, любимого ими обоими. И дети, и взрослые были в восторге от постановки, осуществленной буквально на коленке. За первой пьесой пришла вторая – и постепенно в Екатеринодаре зародился Детский городок (потом его назовут Домом пионеров) – а в детскую литературу пришел Самуил Яковлевич Маршак.

Прошло несколько лет. Маршака пригласили в Петроград, работать в ТЮЗе (Театре юного зрителя), организованном А. А. Брянцевым – великим энтузиастом своего дела. Маршак заведовал литературной частью – отыскивал пьесы для репертуара, работал с авторами – и постепенно всё больше и больше понимал, что детская литература вполне сособна стать делом всей его жизни. Ведь любая книга, которую берёт в руки молодой читатель, имеет все шансы стать самой главной книгой его жизни. Маршак был уверен: с детьми можно и нужно разговаривать обо всём, но главное – не свысока, не менторским тоном. 

Прежняя литература для детей его совершенно не устраивала – слишком много было там халтуры, откровенного сюсюканья, прописных истин. Такими книгами не увлечь детей. У него были соратники – настоящие друзья. Чуковский считал точно так же – и своими сказками для детей вызывал настоящую ярость у «наркомпросовских тетенек». С горечью Маршак писал: «Очень мешает нам в работе отношение педагогов…  они дают похвальные отзывы часто явно бездарным произведениям и порицают талантливые книжки, не подходящие под их рубрики… По их мнению, фантастика (всякая) внушает детям суеверие... Веселые книжки — особенно те, в которых юмор основан на нелепице, — упрекают в легкомыслии и в том, что они вносят путаницу в детские представления». 

Увы, среди них была и Крупская, лучше всех в стране знавшая, что необходимо читать советской детворе, а что нанесет ей непоправимый вред. «Крокодил» Чуковского был признан вредной и отвратительной сказкой, «Муха-цокотуха» – апологией мещанства, но больше всего возмутило советских педагогов прелестное стихотворение Корнея Ивановича про чудо-дерево, на котором вырастают «чулки и башмаки». В стране разруха, не хватает товаров первой необходимости – а тут детей уверяют, что башмаки растут на деревьях! Немедленно запретить! 

Маршак ходил отстаивать произведения друга, осмеливался даже спорить с всемогущей Надеждой Константиновной – и всё же чем-то ей понравился. Чуковского оставили в покое. Но главное – при поддержке Горького, старого друга и покровителя Маршака, был создан легендарный Детгиз – издательство, специализирующееся на детской литературе. Маршак был среди основателей. Его детские журналы «Новый Робинзон», а после «Ёж» и «Чиж» были лучшими в стране.

Одним из талантов Самуила Яковлевича был дар привлекать на свою сторону нужных людей. Благодаря ему, его жарким речам, его убедительности, в литературу пришли Чарушин, Борис Житков, Хармс, Введенский и Олейников. Он же убедил Евгения Шварца писать для детей. 

Кроме того, огромную роль в детской книге играл художник. Художников Маршак подбирал и пестовал, и в результате книги превращались в настоящий шедевр полиграфии. Владимир Лебедев, постоянный соавтор Маршака, сейчас считается классиком иллюстрации. «Самуил Яковлевич сразу стал поворачивать журнал к настоящей жизни, к современности. Он бросил лозунг: чтобы детская литература стала здоровой и полнокровной, ей нужны бывалые люди (слово "бывалые" и придумано было Маршаком). И, как говорится, на ловца и зверь бежит. Маршак привлек к работе в журнале Виталия Бианки. Тот пришёл к нему в кружок с какими-то слабыми стихами, а Самуил Яковлевич, расспросив подробно о его жизни и узнав, что он страстный охотник и к тому же с детства много слышал о зоологии (отец Бианки был учёным-орнитологом), выбрал для него подлинную литературную дорогу – рассказы из жизни животных. И даже форму необыкновенную придумал для коротких рассказов в журнале: постоянный, переходящий из номера в номер отдел "Лесная газета"».

Нельзя, конечно, не сказать, что для многих авторов детская литература оставалась единственной возможностью публиковаться вообще – а значит, как-то жить. Слишком уж не совпадал с линией партии тот же Хармс. А как детский поэт, да ещё и под защитой Маршака, – пожалуйста, пусть сочиняет. Даже таких далёких от мира детства поэтов, как Пастернак и Мандельштам, Маршак умудрился зажечь, надавал им заказов – и потом неукоснительно следил за их исполнением, редактировал, заставлял по многу раз переписывать неудачные моменты. 

Атмосфера в Детгизе была уникальной, особенной – постоянные розыгрыши, шутки, дружеские приколы. При этом работали там совершенно одержимые люди – которые забывали поесть, приходили рано, а уходили заполночь – если нужно было вычитать корректуру, подготовить книгу к изданию.  

Детгиз был разгромлен в 1937 году, когда умер Горький – и заступиться за странное это издательство было уже некому. «Группа Маршака» слишком многим мозолила глаза. Кого-то из сотрудников уволили, кого-то бросили в лагеря. Хармс, Бронштейн, Олейников и Введенский были уничтожены. Маршак лично ходил на прием к всемогущему Вышинскому, вырывая у него своих сотрудников, – так ему удалось отстоять Тамару Габбе (все смотрели в детстве фильм по её сказке «Город мастеров»). Увы, далеко не всех удавалось вытащить из машины смерти. Несколько лет спустя, в сентябре 41, Маршак при помощи А. Фадеева сможет увезти из взятого в блокаду Ленинграда А. Ахматову, Л. Чуковскую, Т. Габбе. Ахматова по дороге в эвакуацию будет жить в его квартире.  

Второй раз кровавый каток проехался по детской литературе – как и по всей стране – уже после войны. «Космополиты», «врачи-убийцы» – и прочие страшные и позорные дела опустошали страну. Намекали, что слишком уж странные фамилии у этих наших детских писателей: Маршак, Барто, Кассиль… И почему это именно они так популярны? Простой ответ – потому что они талантливы и работают на износ – никого не удовлетворял. 

Маршак был вынужден подписать позорное «письмо советских евреев», осуждающее врачей. Что бы стало с Маршаком, если бы обличители узнали о его юношеских стихах?  Однажды, когда ему, думая порадовать, подарили чудом сохранившийся экземпляр  «Сионид», Маршак вздрогнул: «Ох, голубчик, неужели я не все их уничтожил?» 

Во время войны Маршак пытался уйти на фронт – но и тут, как в 1914 – ему ответили: вам там делать нечего. Но теперь прибавили: ваше оружие – ваши стихи. И Маршак опять стал военным газетчиком – он ездил на фронт, читал бойцам стихи, а потом писал другие стихотворения – уже про них. Вместе с Кукрыниксами он сутками напролет сочинял агит-плакаты – картинка и короткая, хлёсткая подпись. Это действительно было оружием. По всей стране был известен плакат «Днём фашист сказал крестьянам – шапку с головы долой! Ночью отдал партизанам каску вместе с головой», это тоже стихи Маршака. Когда Сталину на стол положили один из таких агит-плакатов, он был доволен – и долго повторял: «Маршак – орёл! Орёл – Маршак!» За стихотворные тексты к плакатам и карикатурам Маршак в 1942 году получил Сталинскую премию. А в 1946 – ещё одну. За сказку «Двенадцать месяцев», которую писал в самое страшное время – в том же 1942, когда выстоять помогала только вера в чудо. 

Дети засыпали Маршака письмами. Его стихи – и прежние, мирные, и новые, военные, –  помогали малышам пережить непосильные для детской психики переживания и не отчаяться. Однажды Маршаку прислали письмо с фронта: «Пятилетний Левушка просыпается ночью и спрашивает мать: – Мам, Маршак жив? – Жив. – Какое счастье, что он спасся!» «Вот какие нежные у меня читатели», – добавил Маршак. 

Он помогал всем, кому мог. Отвечал на письма, хлопотал, просил, требовал, посылал денег и устраивал заказы. Узнав о травле и суде над Иосифом Бродским, Маршак, уже старый и больной, принял эту историю как личную боль – и немедленно бросился на защиту молодого коллеги, доказывал, что Бродский – талантливый, востребованный переводчик и не может быть тунеядцем. Увы, дело уже было решено, не помогло даже заступничество таких авторитетов, как Маршак и Чуковский. К Маршаку относились по-разному, кто-то считал, что он слишком уж легко выходит сухим из воды, кто-то завидовал, кого-то Самуил Яковлевич просто раздражал. У него были очень сложные отношения с Житковым, а с Чуковским они страшно поссорились – и помирились лишь через 20 лет, когда Маршаку было 70, а Чуковскому – 75. 

Но большинство тех, кто встречался с ним, вспоминали о нём с любовью и почти благоговением. Когда Маршак уже был тяжело болен и практически не мог покидать дом, заседания редакции часто проводили у него в квартире, на ул. Чкалова. Однажды А. Твардовский в сердцах бросил: «Я, может, тоже Маршак!» – а потом, поняв, что обидел Самуила Яковлевича, раскаивался в своей несдержанности.

Как знать, если бы судьба его сложилась иначе, если бы ему не пришлось уходить в детскую литературу и в переводы, как в убежище… В юности ему прочили подлинную литературную славу, молодая Ахматова однажды назвала его чуть ли не новым Пушкиным. Маршак никогда не прекращал писать стихи – он так откликался на всё, что видит, на всё, что переживает. Но славу ему принесли именно детские книги – и переводы. Ему исполняется 130 лет. Теперь мы можем сказать: без Маршака нашу литературу представить себе невозможно. Его книги, как и сказки Пушкина, как и «Конёк-горбунок» – лежат в самом фундаменте, в самой глубине нашей памяти. Для множества детей литература началась с него.