Попрекать Россию её империей могут лишь несведущие в истории люди. На памяти человечества были десятки империй. Любая страна, если она могла стать империей, становилась ею. Античный Рим сперва присоединял прилегающие земли, а затем, перешагнув моря, стал присоединять земли за этими морями. Государства – наследники Рима действовали так же. Англия присоединила Уэльс, Шотландию и Ирландию, а затем стала присоединять земли за океанами. Схожим образом (в первом приближении, конечно) формировались Персидская империя Ахеменидов, Византия, Французская колониальная империя, Оттоманская империя, Германская империя кайзеров. Другие империи – Карла Великого, Великих Моголов, Инков, Тимуридов, Габсбургов (этот список длинен) – присоединяли смежные земли, не перешагивая моря.

Должна ли была Россия составлять принципиальное исключение? Определённо нет. Другое дело — различия в частностях. Они могут не просто заслонять типологическое сходство, они зачастую важнее всякого сходства.

Почему расширяются империи?

Но начнём с того, в чём Российская империя мало отличалась от империй-современниц. Существуют, например, явные параллели между колонизацией Сибири и колонизацией Северной Америки, между русским завоеванием Кавказа и завоеванием британцами горных районов Шотландии. ОБ этом, в частности, говорит английский историк Хью Сетон-Уотсон в книге «Новый империализм». Включение в состав России угро-финских и тюркских народов Севера и Поволжья заставляет вспомнить поглощение Францией Бретани, Бургундии, Лотарингии, Прованса.

Среди причин, подталкивавших империи к расширению, важное место всегда принадлежало соображениям безопасности. Что было главным мотивом австрийского натиска на юг? Австрийцы не могли забыть турецкие вторжения в Венгрию и Трансильванию и осаду Вены войском Мехмеда IV в 1683 году, и по мере того, как Турция слабела, шаг за шагом присоединяли куски Балкан, увеличивая тем самым свою «подушку безопасности».

У Великого княжества Московского (в 1547 г. принявшего имя Царства Руского) имелись схожие основания наступать на Дикое поле. Век за веком строя засечные линии, валы и города-крепости, наши предки теснили своих исторических врагов, живших набегами и грабежом, – Большую Орду, Ногайскую Орду, Крымское ханство и его союзницу Астрахань. После многих десятков их набегов, не раз – до самой Москвы, потеряв счёт сожжённым и разграбленным городам и угнанным людям, Россия была обязана устранить угрозу радикально, и это было сделано, хотя заняло не один век.

В XVIII веке встал не менее важный вопрос: бывшую Водскую пятину Великого Новгорода, Ижорскую землю, – то, что было отнято в 1617 году шведами у ослабленной в Смуту России, – следовало отвоевать обратно. Обширной державе, расправляющей плечи, был совершенно необходим отрезок морского берега с гаванями. И это тоже было сделано.

В продвижении на юг была ещё одна причина. После падения в 1453 году Константинополя Русь увидела себя последней – мелкий валашский князь Дракула не в счёт – православной державой. Обсуждалась ли в Москве идея «Третьего Рима» или нет, совершенно неважно. Главное, что Москва задолго до авторов этой идеи – митрополита Зосимы Брадатого, а тем более до старца Филофея – увидела себя единственным истинно христианским царством в мире, чей долг состоит в вызволении греков, в установлении опеки над Грузией, в защите всех единоверцев, оказавшихся под «басурманами» и «латинами». Этот нравственный обет России сохранял силу на протяжении 464 лет.

Грузия была ближе Греции. Первое грузинское посольство, присягнувшее русскому царю, прибыло в Москву ещё в 1491 году. Грузинская мечта о русском подданстве сбылась лишь 310 лет спустя, на протяжении которых челобитные и присяги многократно обновлялись. Грузинская эмиграция в Москве, а затем в Петербурге постоянно лоббировала вопрос. В число эмигрантов нередко входили грузинские цари и царевичи вместе с двором. Набожный государь Алексей Михайлович не раз плакал, размышляя об участи православных братьев. Но что он мог сделать? Все жалованные грамоты о приёме в подданство мало что значили без военного присутствия на месте. Следующие цари обеспечили это присутствие ценой череды войн против Персии и Турции. Несколько азербайджанских ханств стали частью Российской империи из-за своего географического положения: добраться до Грузии в то время можно было только каспийским берегом.

Кстати, простой народ разделял заботу о единоверцах. Когда Земский Собор обсуждал в октябре 1653 году просьбу гетмана Хмельницкого о принятии его «со всем войском козацким и со всем русским народом Малой Руси» под «высокую царскую руку», Ивановская площадь Кремля была заполнена москвичами, ожидавшими, что решит Собор. Весть о положительном ответе вызвала ликование. Ведь отказ означал бы, в понятиях того времени, сдачу Малой Руси «ляхам» или крымскому хану.

И два века спустя неравнодушные крестьяне искали в газете в первую очередь зарубежные новости – не мучают ли где турки христиан (Василий Слепцов. «Газета в деревне», 1868). В 1877 году сильнейший нажим общественного мнения буквально вынудил правительство Александра II вступить в войну с Турцией за независимость славянских братьев на Балканах.

Ряд войн в своей истории в защиту православных молдаван, румын, греков, болгар, сербов, македонцев, черногорцев Россия вела вопреки собственным интересам. Но зато вплоть до большевистского переворота в ситуации выбора православные и близкие к ним народы выбирали Россию. Так, в 1617 г., после Столбовского мира, отрезавшего Россию от Балтики, карелы, ижора и водь устремляются с отходящих «под шведа» земель в русские пределы. В 1914–17 гг. сотни тысяч армян и десятки тысяч близких к православию христиан-ассирийцев, живших на территории Оттоманской империи, бегут через Персию в Россию.

Уверять (как иногда делают), будто Российская империя складывалась строго добровольно, – разумеется, украшательство. Как всякая империя в период своего строительства, до появления (где бы то ни было в мире) понятий о правах и свободах, Россия тяжко прошлась по судьбам ряда малых народов. Наиболее известный пример – Кавказская война. После вхождения Грузии в Россию Северный Кавказ оказывается в тылу русских войск, т. е. поглощённым по факту. Горские народы – не все! – увидевшие в этом угрозу своему существованию, поднялись на борьбу, длившуюся (смотря как считать) до 60 лет. 

Тем не менее в России умели мириться с завоёванными. Как напоминает Д. С. Лихачёв, «Казанское и Астраханское царства русский государь принял под свой скипетр на равных основаниях, признав тамошних князей и вельмож». Так повелось со времён Удельной Руси и стало обычной практикой в империи. Многочисленность грузинских и польских дворян даже привела к непропорциональному превышению доли их представительства в общероссийской знати. И на мусульманских землях Кавказа верхушка маленького, но гордого народа приравнивалась к российскому дворянству и вливалась в его ряды.

Интересно, что уже в 1870-е годы личная охрана русских царей состояла не только из казаков, но также из кавказцев, чаще всего чеченцев (напомню: война на Кавказе закончились только в 1864 г.). От этой практики не отказались даже после того, как во время Русско-турецкой войны 1877–78 гг. один из охранников был завербован турецкой агентурой и получил задание убить царя. Предателя покарали, но на положении остальных это не отразилось.

Государственная политика была не единственным фактором территориального расширения. Земли в Поволжье, за Камой, к югу от «засечных линий» и даже за Уралом заселялись, в основном, вопреки запретам московской (а позже и петербургской) власти, опасавшейся запустения коренных земель. Заставы против беглых помогали мало. В Соборное уложение 1649 года вошло бессрочное требование возврата беглых, но о том, как оно исполнялось, власть прекрасно знала. Те, кто руководили страной, были не глупее нас с вами и понимали, что самые бедовые обойдут все запреты, а как раз такие и нужны на опасных рубежах Дикого поля. 

В рамках «бегства от государства» интересны мирные модели российской экспансии на традиционно немирных направлениях. Почти за три века до Кавказской войны, между 1530 и 1540 гг., на «Гребнях» (предгорья Восточного Кавказа) стали селиться гребенские казаки. Их станицы появляются на реке Сунже, рядом с нынешним Гудермесом, и на реке Акташ, почти там, где сегодня стоит Хасавюрт, а также на Тереке – в районе современной станицы Гребенской. 

Именно тогда, в XVI веке, властители Кабарды – хозяйки всего пространства от средней Кубани до Дагестана – объявили казаков «тегачами» (гостями народа). Казаки пользовались этой привилегией почти двести лет. Они брали кабардинок в жёны, усвоили кабардинскую одежду и воинское снаряжение, приёмы джигитовки. Казачка переняла одежду и украшения кабардинской женщины. Вместо избы казаки стали жить в «уне» (хате) кабардинского образца с открытой галереей, но с русской печкой, вместо телеги с лошадью у них появилась арба с быками и т. д. Горцам был открыт путь в казаки при условии крещения, и многие становились казаками, а горская знать «отъезжала на Москву», на русскую службу. Известные дворянские роды Черкасовых, Черкасских, Бековичей и др. появились именно тогда. Вторая жена Ивана Грозного, Мария Темрюковна, была дочерью Темрюка, князя Малой Кабарды. Русский царь посылал воевод Плещеева, Ржевского, Дашкова во главе стрелецких отрядов для помощи тестю в его борьбе с князем Большой Кабарды, а Темрюк был союзником Ивана в войнах России с Крымским ханством.

В 1588 г. в дельте Терека близ каспийских берегов начинают селиться уже донские казаки, ставшие вскоре «терскими». Они строят здесь казачий Терский городок (Терки?), превратившийся в интернациональное поселение и достаточно важный центр торговли с Персией. Очевидцы писали, что «в нём были караван-сараи, торговые ряды и базары, роскошные сады, общественные бани, таможенный и кружечный дворы, аманатный двор, деловой двор, соборная и приходские церкви, монастырь, где крестились инородцы». И всё это за много поколений до Кавказской войны XIX века!

А теперь, может быть, самое главное. Ничто не предвещало двенадцать веков назад, что безвестный и малочисленный юный народ, поселившийся на глухих задворках Европы, в краю лесов и болот, вдали от морей и от существовавших уже не одну тысячу лет цивилизаций, – что этот «опоздавший», незаметный среди десятков других народ выйдет на первые роли в мире, создаст сверхдержаву и самое большое по территории и ресурсам государство. И великую культуру, достойно соседствующую с другими великими культурами мира. Главным фактором исторического успеха России и её превращения в империю был географический. Он гораздо древнее остальных факторов и не отмер с их появлением.

Представим себе Русь на заре нашей истории, представим те её окраины, которые уже тогда стали «точками роста». В густые леса можно было углубляться дальше и дальше, селиться по долинам бесчисленных рек, где (цитирую Георгия Федотова) «проще было выжечь и распахать кусок ничьего соседнего леса, чем удобрять истощившееся поле». По-научному это зовётся подсечным земледелием. Года три или четыре, но не больше, злаки на таком поле давали богатые урожаи, к этому времени следовало подготовить новое поле.

Несомненно, при этом были стычки с чудью, сумью, весью, мещёрой, мерей, муромой, это уже не реконструируемая страница нашего прошлого. Классик отечественной этнографии Дмитрий Зеленин подчёркивает: «Идиллически мирная колонизация русскими Северо-восточной Европы, заселённой раньше финноязычными племенами, – это одна из созданных историками легенд». Русское расселение шло преимущественно вдоль рек, и «разумеется, финно-угорские народы, занимавшиеся рыбной ловлей, не по доброй воле покинули берега рек», заняв лесистые водоразделы. Но тот же Зеленин отмечает: «Все финноязычные племена, упоминаемые в древнерусских летописях, сохранились до нашего времени». Можно добавить: в отличие, например, от исчезнувших с лица Британии пиктов, и не только их. Английские археологи постоянно натыкаются на жуткие массовые захоронения каких-то людей ранних веков со следами насильственной смерти.

Окончательно неантагонистические отношения установились после христианизации финно-угорских народов, растянувшейся на века. (Кстати, слово «крестьянин» возникло из противопоставления русских христиан-земледельцев финским язычникам – рыболовам и звероловам.) Мирное сосуществование на Русской равнине установилось не в силу какой-то выдающейся терпимости сторон, а потому что пространства, по большому счёту, хватило всем – территория позволяла.

Подсечное земледелие, которое дожило в ощутимых масштабах до XV века, располагало к перемене мест. Так рождалась наша экстенсивная психология и лёгкость на подъём, позволившие русскому этносу заселить огромные пространства. В. О. Ключевский называет переселение и колонизацию этих пространств «основным фактором нашей истории, с которым в близкой и отдалённой связи стоят все другие её факты». Но не точно ли так же вёл бы себя любой народ, независимо от языка и расы, оказавшись в этом углу мира, у края бесконечного леса – сказочно богатого и притом менее враждебного, чем в тропиках? Или это иллюзия, и другой народ вёл бы себя по-другому?

Эта мирная и одновременно героическая сага осталось почти без внимания наших писателей. Иностранные эксперты по России, включая военных, внимательно изучавшие русскую литературу в предположении, что она отражает национальный характер, не нашли в ней, на свою голову, энергии и целеустремленности. Мудрый Иван Солоневич высказался по этому поводу (в статье «Таинственная душа») так: «В начале Второй мировой немцы писали об энергии таких динамичных рас, как немцы и японцы, и о государственной и прочей пассивности русского народа. Но как объяснить, что пассивные русские люди – по тайге и тундрам – прошли десять тысяч верст от Москвы до Камчатки и Сахалина, а динамичная японская раса не ухитрилась за то же время переправиться через 50 верст Лаперузова пролива?»

Имперское чувство было присуще не только русским (в имперском понимании, т. е. включая украинцев и белорусов), оно на протяжении двух веков после Петра I становилось всё более естественным для народных масс большинства этносов Российской империи. В Уфе автор этих строк слышал башкирские народные песни, сами названия которых красноречивы: «Кутузов», «Форт Перовский», «Сырдарья», «Порт-Артур». 

Ну, «Кутузов», скажете вы, это понятно: башкирская конница участвовала в отражении Наполеона, дошла до Парижа. А вот песни «Форт Перовский» и «Сырдарья» напоминают уже о роли башкирских частей в имперских походах русской армии по присоединению Туркестана. Башкиры, несомненно, входят в число российских народов – строителей империи. Ещё до Петра, при Алексее Михайловиче, они участвовали в походах на Крым и Литву, участвовали в присоединении новых земель, а затем и в их заселении.

Не будем упрощать. Коль скоро речь зашла о башкирах, рассмотрим этот пример. Именно башкиры – один из самых много страдавших после присоединения к России народов. Это присоединение произошло ещё в 1552–57 гг., и «притирка» длилась долго. Разумеется, башкиры не были лишь страдательной стороной. Они активно нападали на пришлых иноверцев. В XVIII веке земли между Камой и Самарой (это примерно 400 километров волжского левого берега) подвергались постоянным башкирским нападениям.

Но российская власть не посягнула на главное – на вотчинные права башкир на землю (этим правам был посвящён ряд государственных актов – от «Оберегательной грамоты» 1694 г. до закона об общественных башкирских землях от 15 июня 1882 г.) – и в отдельные периоды боролась с незаконной скупкой и самовольными захватами земель. Так, в 1720–22 гг. военная экспедиция полковника Головкина сселила с башкирских земель 20 тысяч (!) самовольно водворившихся там беглых – русских и мещеряков. Подавляя восстания Сеита Садиира, Миндигула, Батырши, Салавата Юлаева, российская власть искала сотрудничества со старыми башкирскими родами и с башкирским духовенством. В 1788 г. было учреждено мусульманское Духовное управление с функциями шариатского суда. 

Иногда можно услышать, что мусульман в дореволюционной России притесняли. О том, что это не так, красноречиво говорит символ, который сильнее доводов. Он бросается в глаза при взгляде от Зимнего дворца на противоположный берег Невы. Правее Петропавловской крепости хорошо виден купол и минареты выдающейся по красоте мечети, не заметить её невозможно. Место не просто знаковое – это ещё и одна из самых «сладких» градостроительных точек столицы Российской империи. Царь видел эту мечеть из своего кабинета. В какой ещё из христианских столиц мира начала прошлого века было возможно возведение такой мечети? В самом центре города, видимой со всех сторон? Появление соборной мечети в Петербурге не было данью либеральным временам Николая II. Ещё Екатерина II в 1773 г. издала указ «О терпимости всех вероисповеданий». Мало того, строились мечети в XVIII и XIX веках чаще всего за счёт казны.

Дворяне из кавказских мусульман нередко становились офицерами и даже генералами русской армии. Выдающийся образец преданности трону явил расстрелянный большевиками в 1919 году генерал Гусейн-хан Нахичеванский. Русскими генералами были дети и внуки мюридов Шамиля. Что уж говорить о кавказских христианах – грузинах, армянах, осетинах, что уж говорить о генералах из поляков и остзейских немцев!

Татары, мордва, чуваши, удмурты, поляки, русские немцы (как один из российских народов), молдаване, армяне, грузины, карелы, латыши, литовцы, эстонцы, евреи – собственно, почти все народы тогдашней России – сыграли активную роль в заселении окраин империи. Значит, эти люди не отделяли себя от империи, а империя не отделяла себя от них. 

Интересно, что в начале века в число самых активных строителей империи входили поляки. История русского железнодорожного строительства, освоения Сибири начиная со во второй половины ХIХ века пестрит польскими именами – и это отнюдь не одни лишь потомки ссыльных.

Раз уж упомянуты «польские имена» (отношение поляков к России знаменито особой пристрастностью). Михал Сокольницкий, близкий соратник Пилсудского, вспоминая обстановку в российской части Польши начала ХХ в., писал двадцать лет спустя: «В последние годы неволи польское стремление к свободе было близко к нулю… Смешно утверждать, что накануне [Первой мировой] войны в польском обществе существовало мощное течение, стремившееся к обретению собственной государственности… В то время поляки искренне и последовательно считали себя частью Российского государства». В возрождённой Польше 20-х годов такие утверждения требовали мужества и, конечно, нуждались в пояснениях. Сокольницкий поясняет: «Независимость стала политической программой на протяжении последнего полувека благодаря деятельности крохотных групп людей… Усилия и работа этих людей делала их изгоями в собственном народе. Эти усилия и эта работа были постоянной борьбой, в огромной степени –борьбой с самим [польским] обществом».

Империя представляла собой асимметричную конструкцию. Помимо особо устроенных Финляндии и российской части Польши, помимо протекторатов Бухары, Хорезма и Урянхая, были «народные самоуправления». После завершения Кавказской войны были введены положения «О кавказском горском управлении» (1865) и «О кавказском военно-народном управлении» (1880). Военно-народное управление основывалось на сохранении исконного общественного строя с предоставлением населению возможности во всех своих внутренних делах управляться по обычаям (адатам). Неземледельческие народы на территории нынешнего Казахстана жили в согласии со своим «Степным положением 1891 года». У бурятов, хакасов, якутов были «степные думы», их ввели в 1822 году.

 

Преступления особо тяжкие были подсудны общероссийским законам, были предусмотрены коллизии между русским и мусульманином, между буддистом-калмыком, субъектом «степных» законов, и лезгином-мусульманином – и так далее. Все это было довольно тщательно отработано. Вдобавок, многие народы были освобождены от призыва в армию.

Были разные системы образования. Я сам родом из Ташкента и ещё застал старцев из местных жителей, которые помнили так называемые русско-туземные и просто туземные школы (в начале века слово «туземный» не имело обидного оттенка). Для желавших получить продвинутое мусульманское образование были медресе. Империи было чуждо стремление всё унифицировать. Хотя и к дальнейшему дроблению жизни оно, естественно, не стремилось. Так что, например, государственные украинские школы оно создавать бы вряд ли стало. Частные – пожалуйста. 

Хотя политика защиты и освобождения православных – и шире, восточных христиан, оставалась непоколебимой вплоть до 1917 года, в XIX веке она утратила жанровую чистоту. Александр I прирезал в 1809 году к Российской империи лютеранскую Финляндию, а в 1815-м – большую часть католического герцогства Варшавского (его отец и бабка присоединяли лишь православные земли Речи Посполитой; Екатерина после разделов Польши прямо говорила: «Мы взяли только своё»). Во второй половине XIX века Россия последовала примеру Англии и Франции, наперегонки приобретавших колонии по всему миру, и присоединила весь Туркестан. 

В результате двух переворотов 1917 года несколько живших в Российской империи народов вышли из её состава. История повторилась в 1991 году, в ходе распада СССР. В общей сложности на отрезке в 74 года от метрополии отделились (или, как говорили в старину, «отложились») шестнадцать народов, и каждый из них создал собственную государственность. Шесть из них проделали это дважды. Почти в каждой из возникших благодаря «отложению» стран – как в авторитарных, так и в демократических, – ныне с разной степенью энергичности внедряется отрицательный взгляд на время, проведённое под российской государственной крышей. 

Вот об этом и стоит поговорить отдельно – во второй статьей, посвящённой Российской империи.