Он родился 31 января 1865 года в тихом богомольном  Торопце, в семье священника, и звали его тогда Василием Ивановичем Беллавиным. Учился в Псковской семинарии, а потом отправился в Петербург, в Духовную академию. Однокашники за искреннюю веру, выделявшую его даже среди прочих весьма религиозных семинаристов, прозвали его «патриархом».  Что ж, как корабль назовёшь, так он и поплывёт…

Закончив академию, двадцатитрехлетний Беллавин вернулся в Псковскую семинарию, преподавателем. И вдруг, для всех неожиданно, он решил стать  монахом. Принял постриг, когда ему было 26, и Василий Беллавин исчез навсегда: на свет появился иеромонах Тихон, в честь святителя Тихона Задонского. 

Он всегда прекрасно ладил с людьми,  его  любили и ценили − за веселый, ласковый характер, за безотказность и доброту, за усердие и работоспособность.  Может, поэтому его церковная карьера шла довольно быстро – инспектор, а потом уже архимандрит, ректор Холмской семинарии, епископ (в 34 года) Люблинский, викарий Холмской епархии… А через год ему вверяют Алеутско-Аляскинскую кафедру – в Северной Америке будущий патриарх провёл семь лет. 

В 1905 году он стал архиепископом, а через два года ему доверили Ярославскую епархию. Ярославцам архиепископ нравился:  не важничал, был доступен, служил даже в самых скромных церквушках, да ещё и много ходил пешком, что в те времена  для архиереев было нетипично.  Словом, век бы ярославцы с ним не расставались, но вскоре Тихона перевели на куда более сложное место, а именно − в Вильно. По слухам, такое перемещение стало результатом конфликта  с ярославским губернатором: вроде бы, тот хотел убрать некоего неугодного ему священника, а Тихон на это не согласился. 

Его служение в Вильно было своего рода тренировкой перед испытанием патриаршеством:  в Литве православный архиепископ должен был быть ещё и большим дипломатом, умеющим и с местными властями поладить, и многочисленных католиков не обидеть, и виленским православным, поляков недолюбливавшим, угодить…   Ничего, справился; но началась Первая мировая, и Вильно пришлось покинуть.

Разумеется, во время войны владыка Тихон посещал раненых, утешал скорбящих, ездил на передовую, бывал в Синоде… Но тут произошла революция. И неожиданно для себя (и, похоже, для всех, кого это тогда интересовало) архиепископ Тихон был поставлен на Московскую кафедру. А летом 1917 года на Священном Соборе Тихон, архиепископ Московский, был возведён в сан митрополита.

Сначала на тайном голосовании больше всего голосов получил архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий), за ним шёл архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), а третьим стал Тихон, митрополит Московский. Второй, судьбоносный, этап (выбор по жребию из набравших больше остальных голосов) состоялся 5 (18) ноября 1917 года. После литургии и молебна в храме Христа Спасителя старец Зосимовой пустыни Алексий вынул жребий – и тот указал на митрополита Тихона. 

21 ноября 1917 года в Успенском соборе Кремля состоялось торжественное возведение митрополита Тихона на патриарший престол. Толпы народа, крестные ходы из московских храмов, слившиеся в единый крестный ход, возглавляемый новым патриархом, – тогда это было ещё возможно.  И даже подвыпившие революционные матросы и солдаты при виде выходящего из собора предстоятеля спешили обнажить головы: революция − революцией, но воспитание-то куда денешь? Впрочем, с воспитанием большевики справились довольно быстро: не то что с каждым 

годом − с каждым месяцем быть священнослужителем становилось всё опасней.

На годы патриаршества Тихона пришлось много потрясений. Церковь распадалась на куски – в Сербии зародилась эмигрантская, категорически антибольшевистская зарубежная церковь, в районах, занятых Белой армией, создавались свои церковные управления. Крепло поддерживаемое властью обновленчество – возникшее сразу после революции, оно старалось приспособить церковь к новым обстоятельствам жизни. Обновленцы проводили службы на русском языке, считали, что епископы могут жениться, а вдовые священники – вступать во второй брак, они предлагали много такого, с чем традиционная церковь согласиться не могла.  Это было время смуты не только гражданской, но ещё и церковной.

Но предстоятеля всё это не ожесточило. Став патриархом, Тихон остался таким же доступным, он охотно служил в московских храмах, приезжал, куда приглашали, – чем, по мнению некоторых, несколько ронял своё достоинство. Впрочем, как выяснилось позже, такая несолидная близость к народу оказалась очень кстати – москвичи полюбили патриарха, и когда пришло время, старались его  защищать, поддерживать и даже подкармливать.

А тучи над головой Его Святейшества сгустились очень быстро: больно смел был. Так, он не побоялся отслужить панихиду по царской семье и открыто назвал её убийство преступлением, а убийц – палачами. Он издал «Воззвание» − настоящую  анафему большевикам.  Его призывали быть поаккуратнее, советовали уехать куда-нибудь подальше, хоть бы и за границу, ведь священнослужителей уже вовсю арестовывали. Тревожившиеся за патриарха москвичи даже организовали что-то вроде караульной службы – приходы выделяли людей, которые охраняли предстоятеля. Разумеется, если бы за Тихоном пришли, эти дежурные вряд ли смогли бы отбить своего патриарха.  К счастью, у самих большевиков в то время не было желания его арестовывать: говорят, Ленин не желал делать из него второго Гермогена. 

В письме Молотову Ленин писал: «Самого патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он, несомненно, стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев» (речь идёт о событиях в Шуе, где в 1922 году были расстреляны верующие, возражавшие против изъятия церковных ценностей).

И ещё из того же письма: «Совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождём совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент... Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления... Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше, надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Ну а что думал о Ленине сам патриарх? Когда тот умер, Святейший сказал, что всякий верующий имеет право его поминать, ибо от церкви Ленина не отлучали. «Идейно мы с Владимиром Ильичом Лениным, конечно, расходились, но я имею сведения о нём как о человеке добрейшей и поистине христианской души» (газета «Вечерняя Москва» от 25 января 1924 года).

Но то – в газете. А что на самом деле? На то есть рассказ неизвестного очевидца о том, что, когда в свежем мавзолее прорвало канализацию, патриарх ехидно заметил: «Что ж, по мощам и елей». 

И все же патриарху не удалось сохранить неприкосновенность. Гонения на Церковь продолжались, церковное имущество изымалось, духовенство истреблялось… А патриарха власть шантажировала:  так, в 1919 году Тихону пришлось запретить духовенству антибольшевистскую деятельность,  ведь  уничтожение священников объяснялось именно их контрреволюционностью. А в мае 1922 года, надеясь спасти нескольких московских священников, патриарх отмежевался от антибольшевистского Русского Церковного управления за границей.

И всё же священников расстреляли, а сам патриарх в 1922 году был арестован.

В заключении (в основном, под домашним арестом) он провёл 13 месяцев. А власть тем временем готовила против него процесс, который должен был завершиться расстрелом, по обвинению в контрреволюции. Но как раз в это время мир обеспокоился преследованием верующих в СССР и лорд Керзон написал свой ультиматум – словом, патриарха оставили в живых. 

Но пока патриарх Тихон сидел под арестом, обновленцы  обвинили его в непродуманной политике, приведшей к конфронтации с властью… В конце концов на своем Соборе они лишили его сана.

Патриарх стремился выйти на свободу, помешать уничтожению церкви −и снова был вынужден поддаться шантажу: ему предложили освобождение, но в обмен на признание истинности выдвигаемых против него обвинений. И патриарх согласился: он покаялся в своих проступках против власти и сообщил, что больше он ей не враг.  

Впрочем, эта свобода свободой совсем не была: за жившим в Донском монастыре патриархом пристально следили.  И все же его, любимого народом и известного во всем христианском мире, оставили в покое, да только власти его лишили практически полностью. Как он мог управлять церковью, если назначаемые им архиереи часто даже не успевали доехать до места, с такой скоростью их арестовывали?

 

Его патриаршество было невыносимой чередой унижений и компромиссов, но как ещё он мог защитить свою Церковь? Он был готов унижать себя столько, сколько потребуется, да здоровье подвело: в январе 1925 года патриарх попал в больницу. Причём госпитализировали его не сразу, какому главврачу хотелось неприятностей! А когда всё же госпитализировали, то как «гражданина Беллавина», страдающего сердечными приступами, хроническим воспалением почек, грудной жабой и общим склерозом. 

В больнице он лежал долго. Его посещали – и верующие, что было приятно,  и следователи, а это было совсем не так радостно. Ну а потом ему стало получше, и его выписали, предписав себя беречь. Да какое там! Он снова служил в разных церквях – наверное, это его утомляло, но гораздо больше патриарха угнетал тот факт, что рядом практически не осталось близких ему людей: почти все, кто ему помогал, были аккуратно из Москвы убраны. А здоровье его снова ухудшилось…

7 апреля 1925 года патриарх Тихон скончался, и по Москве поползли слухи. Говорили, будто вместо обезболивающего ему вкололи яд. И что врачи, лечившие патриарха, уже арестованы. И что следователь Тучков, опечатывая комнату покойного, беззастенчиво сунул в карман немалые деньги, собранные верующими для патриарха, – впрочем, этот слух оказался не таким уж и слухом…

Через неделю после кончины патриарха «Правда» и «Известия» опубликовали его «Завещательное письмо» − документ,  который ему многие так до сих пор не простили.  Да как он мог призывать молиться за безбожную власть? Как мог просить подчиняться ей? Зачем велел не надеяться на восстановление монархии? Почему звал каяться всех, кто занимался антисоветской деятельностью? 

Это «Письмо» стало для части верующих настоящим ударом. Впрочем, многие понимали, что подобный документ – продукт очередного шантажа. Да и подлинное ли оно? Исследователей «Завещательного письма» настораживало, например, что в документе слово «Бог» написано с маленькой буквы, а «советская» − наоборот, с большой. Вызывала сомнения и безграмотность текста: так, патриарх обращался к «пасторям», а не пастырям, что для церковнослужителя с таким образованием и стажем более чем странно.  

Впрочем, перед  смертью патриарх и правда написал некое послание, однако оно до нас не дошло. Остался только его сжатый пересказ, сделанный кем-то из следователей. И из него становится ясно: у подлинного послания и «Завещательного письма» общего мало. Потому что суть послания, согласно этому пересказу, была такова: советскую  власть придётся терпеть, ибо она попущение Божие.  Но ничего хорошего в ней нет.

Он не был мучеником в привычном для нас смысле – сидел мало, пыткам не подвергался, физически особо не страдал, умер своей смертью… Но как измерить нравственные муки честного, верующего человека, вынужденного чуть ли не каждый день идти на сделку с собственной совестью, сотрудничая с изощрённо-враждебной властью, пожирающей друзей, сторонников, последователей, единомышленников? 

Патриарха Тихона канонизировали на Архиерейском соборе в октябре 1989 года. Теперь он – святой, но в традиционную «житийную» схему его жизнь все равно не укладывается. Потому что в житиях святые часто выглядят настолько бесплотными, что кажется, будто у них с младенчества не было никаких человеческих черт. А у Тихона они были, и мы пока ещё кое-что о нём помним, спасибо современникам-очевидцам.

Мы помним, например,  то, что в юности за ним не замечали ни малейшей склонности к монашеству –  приняв постриг, он сильно всех удивил.

Что он всегда был прост и доступен и без церемоний принимал всех, кто в нём нуждался, и даже журналисты попадали к нему без предварительной записи.

Что он любил читать и прекрасно знал не только духовную, но и светскую литературу, так, незадолго до кончины он перечитывал Тургенева с Гончаровым.

Что ему бывало проще общаться не с суровым монашеством и священством, а с мирскими людьми.

Что он был очень веселым человеком и любил хорошие шутки.

Что его несерьезность не очень-то нравилась консервативному духовенству, которое осуждало его за то, что он много смеется и слишком ласков со своим котом.