От редакции. Мы помещаем реплику Евгения Левина на статью «Русское слово в Израиле: симптомы болезни и перспективы выживания», опубликованную на нашем сайте ранее. Строго говоря, материалы не противоречат друг другу. Однако автор описывает ситуацию с несколько другого угла зрения, что, на наш взгляд, позволяет более полно представить положение, в котором находится русский язык в Израиле.
 
В стародавние времена, когда в Израиле ещё снимали идеологическое кино, на экраны вышел фильм об Элиэзере Бен-Иегуде – человеке, которого считают отцом современного иврита. Среди прочего в этом фильме есть такой эпизод: укачивая младенца, жена Бен-Иегуды поёт ему колыбельную по-русски. Услышав это, муж устраивает грандиозный скандал и обрушивается на жену с упрёками: «По-русски? В моём доме – по-русски?! В моём доме должны говорить только на иврите!!!»
 
В этих словах Бен-Иегуды не было никакой русофобии. Если бы жена запела на французском, немецком или даже на идиш, его реакция была бы такой же, поскольку в соответствии с его идеологией возрождённый иврит должен был стать единственным разговорным языком евреев.
 
В течение короткого промежутка времени идеи Элиэзера Бен-Иегуды стали интегральной частью сионистской идеологии. От евреев, приезжающих в Палестину, в довольно жёсткой форме требовали как можно быстрее переходить на иврит. В средствах убеждения, особенно на первых порах, особо не стеснялись – в 20-е годы человек, заговоривший на улице не на иврите, легко мог подвергнуться оскорблением и даже побоям (картина, хорошо знакомая тем, кто наблюдал зарю «национального возрождения» в некоторых советских республиках). Потом нравы немного смягчились. Однако ещё в начале 90-х годов человек, заговоривший в автобусе по-русски, мог иногда услышать гневно-требовательное: «Вы в Израиле! Говорите на иврите!»
 
Однако тогда же это и закончилось! Русскоязычная община оказалась едва ли не первой в истории страны, которая отказалась подчиниться требованиям «принудительной гебраизации» и сохранила верность языку страны исхода. Причём это проявляется не только в том, что сами эмигранты предпочитают общаться между собой, читать и «потреблять культуру» по-русски, но и в том, что они, в подавляющем большинстве, стараются сохранить русский язык у своих детей.  Разумеется, сохранить язык в иноязычной среде – дело трудное, а в долговременной перспективе почти безнадёжное. Даже у тех, кто приехал в зрелом возрасте, язык обычно со временем беднеет и засоряется гебраизмами (так что порой в русской речи «русскими» остаются одни предлоги и грамматические формы). Дети, родившиеся в Израиле или привезённые в юном возрасте, чаще предпочитают говорить на иврите. Так что в конечном счёте ассимиляция русскоязычной общины, скорее всего, неизбежна, однако произойдёт это не сегодня и даже не завтра. Между тем уже сейчас русский продержался в Израиле едва ли не дольше всех других языков.
 
Почему это произошло? Причин здесь много. И главная из них, безусловно, желание самих эмигрантов сохранить язык, на котором они говорили в течение трёх-четырёх поколений. Кстати, дело тут не только в привязанности к русской культуре (отрицать которую, впрочем, невозможно). Большинство эмигрантов свято уверено в абсолютном превосходстве русской культуры над местной. Соответственно,  ассимиляция –  сознательно или нет – ощущается культурной деградацией.
 
Кроме того, русскоязычным израильтянам откровенно повезло. Массовая эмиграция в Израиль совпала, во-первых, с падением железного занавеса, а во-вторых, с появлением кабельного телевидения, Интернета и других средств современной коммуникации. В результате бывшие москвичи и киевляне, осевшие в Тель-Авиве или Хайфе, смогли поддерживать постоянную связь как с «метрополией», так и с другими общинами русскоязычной диаспоры.
 
Помимо этого, сохранению русского языка, безусловно, способствовали параллельные изменения в израильском обществе. Во-первых, если в первые десятилетия местная экономика была вполне социалистической, то в последние годы она всё больше переходит на капиталистические рельсы. Место бывших монополий занимают конкурирующие компании, жестоко борющиеся друг с другом за клиентов, которых во всём Израиле меньше, чем в одной Москве. И русский язык стал одним из важных инструментов в этой борьбе.
 
Едва ли не первыми это поняли рыночные торговцы, мгновенно выучившие русские названия всех продуктов и даже знавшие, чем «солёный» огурец отличается от «маринованного» (со временем, когда большинство эмигрантов худо-бедно овладели ивритом, эти знания были утрачены).  Их примеру последовали и крупные компании: на товарах появились этикетки по-русски, во многих фирмах – русскоязычные справочные и службы поддержки. Дошло до того, что многие частные телеканалы снабжают все фильмы русскими субтитрами.
 
От бизнесменов не отстали политики, быстро смекнувшие, что пропаганда на родном языке куда лучше доходит до избирателя. Пионерами здесь, видимо, следует признать Партию труда, которая блестяще использовала протестный потенциал новых граждан Израиля на выборах 1992 года (по разным оценкам, лейбористы получили тогда пять-шесть «русских» мандатов). Пример оказался заразительным, и начиная со следующих выборов практически все крупные партии активно агитировали и на русском языке: распространяли листовки и бесплатные газеты, снабжали русскими субтитрами рекламные ролики и т. д. Дальше всех, пожалуй, пошли Беньямин Нетаниягу и Эхуд Барак, последовательно занимавшие премьерское кресло. Первый распорядился перевести на русский свою книгу «Место под солнцем», а второй – свою биографию «Солдат номер один».
 
Однако главные перемены произошли всё-таки не в экономике или политике, а в сознании израильского общества. В какой-то момент его вдруг резко перестало интересовать, на каком языке говорят, пишут, думают его новые граждане. Причин этому опять-таки было несколько. Прежде всего, Израиль находится под сильным влиянием Америки, где в какой-то момент отказались от идеи плавильного котла в пользу новомодного «мультикультуризма». Соответственно, израильским эпигонам тоже показалось  несовременным стричь всех под одну гребёнку и требовать от новых граждан немедленной ассимиляции.
 
Кроме того, ближе к своему пятидесятилетию израильское общество несколько устало от идеологии. Прежний сионистский эпос постепенно сменился либерально-мещанским «живи и дай жить другим».  Соответственно, пропал и стимул слишком усердствовать, переделывая приезжих в «настоящих израильтян».
 
Ну и наконец самое главное. Жёсткая, временами агрессивная гебраизация в значительной степени была следствием страха и неуверенности. Отцы-основатели сионизма всерьёз и не без основания опасались, что иврит, две с лишним тысячи лет бывший только языком литературы, не выдержит конкуренции с развитыми современными языками. Поэтому они часто и охотно прибегали к различным мерам, призванным обеспечить ивриту режим наибольшего благоприятствования. Сегодня, однако, ситуация совершенно иная. Вот уже 60 лет иврит является языком государственного управления, образования и достаточно живой культуры. Выросло несколько поколений, для которых иврит является родным языком, на котором они могут говорить на любые темы. Никто сегодня не сомневается, что русский или какой-либо другой язык может угрожать статусу иврита в Израиле. Соответственно, постепенно исчез и страх перед «конкуренцией», равно как и связанное с ним желание «держать и не пущать».
 
В связи с этим нельзя не вспомнить о том, что происходит на постсоветском пространстве. Как известно, после обретения независимости едва ли не во всех республиках началась более-менее интенсивная дерусификация, принимающая порой достаточно агрессивные формы. Почти всегда подобная политика является следствием националистической идеологии, практически неизбежной в молодых национальных государствах. Однако за рассуждениями о возрождении национальной культуры и прочих высоких материях нередко просвечивается всё тот же страх, что местный язык просто не сможет выдержать конкуренции с «великим и могучим». И в этом смысле то, что произошло в Израиле, может прозвучать весьма обнадёживающе для русскоязычных меньшинств этих республик. Ибо кто знает, может, по мере укрепления собственной государственности местные элиты тоже смогут избавиться от комплекса неполноценности и страха перед  бывшим «старшим братом» и, соответственно, станут спокойнее относиться к русским школам, телеканалам и т. д.