Чайка зависает надо мной, вглядываясь в объедки,
разбросанные вокруг кострища. Я вижу, как дрожит
перо, выпавшее из строя.

А. Иличевский. Двенадцатое апреля

Погружаясь в рассказы Александра Иличевского, наполнившие сборник «Пловец», складывается такое ощущение, будто кто-то нажал на паузу. И действительно, перед вами «зависает» чайка, имя которой – Жизнь. Эта птица, примелькавшаяся всем настолько, что на неё и вовсе не обращают внимания, застыв в полёте, начинает невольно притягивать взгляды. Поражаясь многогранности простых, обыденных вещей, выхваченных стоп-кадром, задумываешься и о своём существовании, и об окружающей действительности. Читая, начинаешь «видеть» выпавшие из привычного «строя» жизни людские судьбы, «дрожащие», трепещущие на ветру бытия.

Истории героев могут вмещать как события одного единственного дня, так и целую жизнь, но всегда они заключают в себе ценность как для персонажей рассказов, так и для читателей. Амплитуда колебаний, раскачивающая, расшатывающая привычный мир героев, различна: смерть близких, появление на свет младенца, расставание с любимыми людьми, обретение нового товарища, участие в коммерческой афере и даже убиение человека. Но порой кажущаяся, на первый взгляд, по сравнению с убийством незначительной просто встреча героя с тяжелобольным ребёнком резонирует в его душе (да и в душе читающего, вызывая сопереживание) с гораздо большей силой. Особенностью же является то, что даже о страшных, ужасающих своей чудовищностью, пугающих своей непоправимостью вещах автор повествует как о данности. Будто и нет ничего дикого в убийстве постороннего, ни в чём не повинного человека. Герои эти – способные ударить, лишающие жизни других, закрывающие глаза на нещадные вещи (а равнодушие в таких случаях становится сродни преступлению), почему-то не вызывают осуждения, не отталкивают. Некоторые из них наказывают душевными муками сами себя, понимая, что натворили, а некоторых читатель оставляет, дочитывая последнюю фразу, так и не осознавших содеянного. И если хочется сначала возмутиться, то прочитывая все больше, гораздо сильней начинает задевать простое человеческое бесчувствие, которое случается куда чаще.

Тема смерти возникает на страницах многих историй сборника. Мы читаем об убийстве из-за желания обладать объектом вспыхнувшей страсти, но невозможность взаимности чувств толкает героя на преступление: «Свернувшись калачиком, она лежала с выражением внимательного беспокойства. Руки прижаты к груди. Аккуратное алое пятнышко на блузке под сердцем. Кровь на разорванной мочке. <...> в багажнике я вёз добычу, взятую ценой рассудка. Она была мне легка и невозможна, желанна и мучительна, как панночка-наездница – Хоме Бруту...» («Перстень, мойка, прорва»). В другом рассказе совершить убийство герою диктуют законы гор, по которым, только избавившись от мужа приглянувшейся женщины, можно было её украсть («Сеид вздёрнул поводья, ринулся в толпу, зашиб, повернулся, рубанул по тянувшимся к нему рукам – и, колотя шпорами, понёс через ночь свой страшный белый груз» («Штурм»)).

Но, рисуя эти картины, автор вовсе не стремится напугать читателя, он словно наоборот старается успокоить, внушить, что этого бояться не стоит. В истории под названием «Кефаль» речь идёт о молоденьком мальчике, который наблюдает за похоронной процессией и вдруг узнаёт, что покойница – как-то приглянувшаяся ему девочка, за ней он однажды невольно подсматривал. Равнодушие, с которым мальчик наблюдает за траурным действом, и фраза, сказанная невзначай автором о том, что «Семён не боится мертвецов», заставляют поморщиться. Однако и большая увлечённость рыбным уловом, нежели случившейся трагедией, и последний образ, навеянный смутными, уходящими теперь в прошлое воспоминаниями о сладостном подглядывании, сливающийся с гордостью от изловленной снеди, расставляют свои приоритеты, как бы давая понять, что жизнь продолжается. «Вдруг тяжёлый эллипсоид рыб, благодаря восхищённой рассеянности взгляда, отделяется от связки и плывёт в потемневших глазах головокружительной линией женских бёдер», – именно такое воплощение сиюминутно переживаемых чувств подсказывают, что всё в мире взаимосвязано и естественно. И смерть также обычна, как и сама жизнь. Безусловно, верно подмечает автор в рассказе «Воробей», словно подводя черту под всеми рассуждениями на тему смерти в своём сборнике: «Смерть – самая распространённая тайна».

Каждая страница книги наполнена любовью, причём тема эта получает не только традиционное разрешение, повествуя о взаимоотношениях между мужчинами и женщинами, но также любовь понимается как чувство благодарности и привязанности к животным, как благоговение и священный трепет перед природой. «Дальше ему пришло в голову обзавестись спиннингом, он сто лет уже мечтает заняться рыбалкой, к черту этот город, вырыть землянку на лесном берегу, купить лодку...» («Медленный мальчик»). Это желание убежать, вырваться из каменных объятий города, вернуться к первоистокам, воссоединяясь с природным началом, возникает у всех без исключения героев сборника «Пловец». Даже если в нескольких рассказах события и происходят в Москве, тоска по бескрайним просторам, по чистому воздуху, по безмятежному течению воды заполняют мысли и мечты их действующих лиц. Именно единение с природой помогает обрести душевное равновесие, столь расшатанное житейскими неурядицами и проблемами, и, пожалуй, «нет иного способа спрятать голову в тишину и здоровье, а глаз и душу – в покой и опрятность».

Персонажи сочинений Александра Иличевского – любящие природу и путешествия люди. Географический размах, отражённый в сборнике, поражает разнообразием: Лобня, Чехов, Севастополь, Гиркан, Котовск, Кушва, города Сибири и Кавказа... По страницам книги читателю предлагают путешествовать всевозможными способами и видами: пешком, на автомобиле, на автобусе, в душном вагоне, в тесной старенькой лодке. Главное, что должен обязательно извлечь для себя человек – «необъяснимое наслаждение пейзажем». Ведь как верно подытоживает свои рассуждения герой рассказа «Костер»: «тут всё дело в способности пейзажа отразить лицо ли, душу, некое человеческое вещество, что тайна заключается в возможности <...> взглянуть в себя сквозь ландшафт».

Наверное, нет среди этих рассказов даже единственного, о котором можно было бы сказать, что он описывает счастливое, взаимное чувство любви между мужчиной и женщиной. Взаимосвязь между ними либо подвергается испытаниям, либо сталкивается с препятствиями, либо исходит только от одной из сторон, так и не получая ответного чувства. И если может показаться, что любовь у Иличевского, как и у Куприна, непременно «должна быть трагедией», раз не показаны идиллические отношения, то, на мой взгляд, наполнить рассказанные истории именно трагическим смыслом автор вовсе и не хотел. Они такие, какие и бывают настоящие чувства, притуплённые от каждодневного говорения о них, стёртые от постоянного переживания чужих ощущений, просмотренных по телевизору, прочитанных в газетах, подсмотренных в замочную скважину. Поэтому и сообщается о них без надрыва, без боли, так, будто такое переживает в своей жизни каждый.

Название сборника – «Пловец» – одновременно является и смысловым центром и вдевает некую единящую сюжетную нить. Многие заглавия рассказов уже содержат в себе отсылку к водной стихии («Гладь», «Случай Крымского моста. Рассказ о реке», «Кефаль» и др.), но каждый из них наполнен деталями, сравнениями, образами, связанными с водой. Многие персонажи, населяющие книгу Илличевского, испытывают страсть к рыбалке, именно в этом времяпрепровождении обретая покой и тихое счастье. Кажется, будто всё пространство сборника пропитано «запахом ветра, запахом талой воды и мокрых веток», наполнено сравнениями с водной стихией («он мог без причуды отождествить свои глаза с заливом», «она пахла водой – запах воды, запах согретого тростника, волглый запах корневищ тек по лицу», «желание пахло тиной»).

Убегая от надоевших проблем, от необходимости принятия каких-то значимых решений, герои рассказов всегда приходят к водоёмам: перед глазами читателей проносятся маленькие и не очень речушки, озёра, моря. Их переходят вброд, переплывают, в них купаются, удят рыбу, ими любуются, в них находят отдушину... А почему именно водная стихия – ответ на этот вопрос можно найти в последнем рассказе сборника «Старик»: «Теперь на реке мне покойно, и взор обращён напротив к верховью, к пониманию того, что река и года, и тысячелетия прежде так же текла в ровном бесчувствии, постигая забвение от края до края...»

Стоит, наверное, вынести из этих слов важный урок, понять главную мысль, которую автор старался донести до читателей разными способами: обыгрывая различные жизненные ситуации, давая развитие многим темам (любви, смерти, рождения, дружбы и т. д.), приводя примеры из всевозможных областей людского существования. «Ровное бесчувствие», которое с первого взгляда может обеспокоить, позволяет не растрачивать себя, свои чувства на ненужные вещи, не расплескивать сострадание и сочувствие понапрасну, а сохранить себя, не притупив чувства и эмоции, сберечь их в концентрированном виде для того, чтобы удивляться жизни, понимать её смысл. Александр Иличевский словно преподносит нам урок буддистской медитации, при помощи которой можно постигнуть истинную суть бытия: необходимо быть «покойным», но вместе с тем чутким. Поэтому и вопрос о вере получает тут самобытное, но объяснимое решение: «Но Семён чуял, что если и возможно обретение Бога, то оно как раз и было той мыслью, в которую он воплощался в лесу, – в молчание» («Известняк»).

Настоящее художественное удовольствие получаешь от того, как написаны эти произведения. Длинные предложения, насыщенные эпитетами, метафорами, изящными сравнениями, будоражат воображение столь живой представимостью картин. При этом обыденные предметы и явления наполняются, посредством слова, ранее не замечаемыми чертами или совершенно новым смыслом. Например: «теплая, просвечивающая до косточки алыча, плывшая в пальцах девочки луной, растекается во рту»; «розово-мутная луна у горизонта расплывалась мениском по стальной сфере моря»; «и дождь припускает всё сильней, трясутся листья, брызги окутывают облачком плод – он, сияя, глянцевеет, упиваясь струями, бисером блеска». Иногда пространство текста настолько ритмизируется, что создаётся ощущение, будто читаешь рассказы в стихах. Где каждое новое слово – не притянутый рифмой образ, а единственно нужная самодостаточная единица.

Концовка рассказов, призванная разъяснить смысл вышесказанного, зачастую еще больше запутывает. Писатель умело вписывает в последнее предложение образ-загадку, заставляющий задуматься и переосмыслить весь рассказ заново. Получается, что как бы финальный знак у Иличевского – отнюдь не точка. Это может быть запятая, будто предлагающая читателю дополнить идейный ряд сюжетами из своей личной жизни, может быть многоточие, позволяющее додумать самому, дофантазировать, а может быть и знак экспрессии, вызывающий эмоции, но никак не оставляющий безучастным.

Автор сумбурностью сюжетов, невнятностью перипетий будто пытался показать, что весь «вещественный» мир, с его нормами, с определёнными ролями, которые играют люди, навязанными правилами больших городов – это всё не так значимо, как те философские категории, над пониманием которых ломали головы люди испокон веков. Что такое любовь? Что значит смерть? Возможно ли победить страх? И что есть счастье?

По всей прозе Иличевского можно определить облик некоего собирательного героя – это ищущий странник, путешествующий по миру, пловец по руслу судьбы. Быть может, лежащий навзничь в лодке, чувствующий спиной, «под валким зыбким дном, и над ухом студёный тихий ход воды». И, наверное, пловец этот – пловец по озеру; вращающийся в круговерти бытия, проплывая всё время один и тот же путь: рождение – существование – смерть.

Анна Грибоедова