О пользе увлечения бульварной литературой и о возрождении российской школы художественного перевода в интервью порталу «Русский мир» рассказывает директор Института русской литературы (ИРЛИ) РАН («Пушкинский дом») Всеволод БАГНО.

– Всеволод Евгеньевич, раньше страна славилась сильной переводческой школой, а сейчас об этом феномене всё больше говорят в прошедшем времени. Почему?

– Действительно, это был феномен, но во многом он возник по искусственным причинам. Поскольку бизнеса в стране не было, самые светлые головы шли в науку, в том числе в филологию. На Западе филологические факультеты всегда были в отстающих по рейтингу. У нас – в числе первых. То же самое с переводами. Правда, к их вынужденной популярности добавлялась свирепость цензуры. Те же Пастернак, Ахматова, Мандельштам не могли печатать свои стихи и были вынуждены заниматься переводами. Так сложилась блистательная школа перевода.

– Можно вернуть филологическую науку, в том числе искусство перевода, к прежнему уровню?

– Не знаю, но стремиться к этому надо. Ведь переводы мировой литературы развивают стилистическое и лексическое богатство родной речи. Правда, только в случае, если они квалифицированные, в чём в последние два десятилетия появились сомнения. Отток хороших переводчиков в другие сферы деятельности, более высокооплачиваемые, привёл к тому, что на рынок перевода хлынул поток халтуры. Чтобы переломить негативную тенденцию, нами в 2011 году создан Институт перевода. Он рассчитан на зарубежные издательства, переводчиков, преподавателей русского языка, студентов-славистов иностранных университетов. Уже действующим переводчикам он предлагает творческие семинары в ИРЛИ РАН. Их смысл – дать возможность профессионального роста для тех, кто испытывает трудности в обсуждении проблем, связанных с пониманием и передачей на другом языке литературных текстов. Также при Литинституте мы восстанавливаем отделение переводчиков для стран СНГ. Оно станет первым шагом к возрождению института взаимных переводов. Ради поддержания зарубежных переводчиков учреждена ежегодная премия «Читай Россию / Read Russia» – за лучший перевод произведений, написанных на русском языке. Эта триада мер направлена на возрождение культуры перевода.

– А «Пушкинский дом» следит за современной литературой?

– Мы же раньше не занимались современной литературой. Думаю, время диктует эту необходимость. Я не против того, чтобы приблизить «Пушкинский дом» к текущему литературному процессу. Можно, например, проводить литературные вечера, которых у нас никогда не было, обсуждения, презентации книг, причём необязательно российских авторов. Но и поспешных шагов делать не хотелось бы. Есть такое выражение: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме». Мы давно освоили классическую нишу. В этом направлении мы первые. Например, в изучении древнерусской литературы, литературы XVIII века, во взаимосвязи русской классики с зарубежной. Если же мы перейдём к XX и ХХI векам, то здесь нас ещё, помимо прочего, ждёт жёсткая конкуренция. Почти во всех университетах занимаются этими периодами, занимаются разнообразно и квалифицированно. Понятно, что нам здесь первыми не быть. Но что-то мы делать можем. Например, академические собрания по образцу, признанному классическим. Вроде собраний сочинений Тургенева или Достоевского. Полагаю, если «Пушкинский дом» сделает несколько изданий по XX веку, то это и будет наш вклад в современный литературный процесс. Скорее всего, мы попробуем подготовить академические издания кого-то из писателей середины XX века, но вряд ли тех, кто сегодня активен.

– Как вы полагаете, по какому принципу издательства выпускают книги,  ориентированные на широкого читателя?

– Я не очень хорошо знаю этот вопрос, но думаю, что продуманной стратегии нет. Есть страны, которые «открывают» писателей. Это Великобритания, Франция, Германия, США. А Португалия или Голландия новые имена писателей открывать не будут, ждут, когда их откроют Франция или Германия. Россия, как мне кажется, никого не открывает, зато довольно быстро чувствует веяния и принимает новое. Раньше мне довольно часто различные издательства предлагали подготовить собрания сочинений великих латиноамериканцев. Я предлагал писателей не хуже, по-моему, чем Борхес, Кортасар или Гарсиа Маркес, но в ответ были улыбки и ничего больше. А тех, кого я назвал, издавали в невероятных количествах. Знали, что рынок их примет. Эти имена надёжные,  опробованные. Вот и весь «принцип».

– А что предлагаете вы?

– Раскручивать нераскрученные имена. Как это происходит в популярной музыке. Только так можно зажигать новые имена и найти своё место на рынке современной литературы. Впрочем, это не моя компетенция. Я всё же занимаюсь общими вопросами русской литературы в контексте мировой, теорией художественного перевода. Скорее историей литературы, чем её современным состоянием.

– Литературоведение тоже становится вполне востребованным у издательств. С чем это связано?

– Мне посчастливилось общаться с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым. Его особенно интересовало так называемое «пограничье». Лихачёв считал, что именно зона пограничья рождает всё самое значительное. Здесь можно ощутить и поймать то, что ускользает. Есть такое пограничье и между литературой и литературоведением. Например, настоящая литература – это воспоминания самого Дмитрия Сергеевича. Он в своих мемуарах и литературоведческих трудах предстаёт и как интересный мыслитель, и как талантливый художник, и как выдающийся учёный. Это как раз и есть та самая «пограничная зона», где пересекаются наука и искусство. Разумеется, такое «пограничье» всегда будет востребовано.

– Но не массовым читателем, который, как правило, предпочитает бульварную литературу. Какое место она будет занимать в процессе перевода?

– Честно говоря, мне не кажется, что от влияния бульварной литературы как-то страдает читательское внимание и литературный процесс. От Достоевского ничего не отвлечёт. А если отвлечёт, если человек выберет для чтения что-то более лёгкое, какой-нибудь второсортный детектив – честь ему и хвала. Ведь если человек, который любит бульварную литературу, случайно вместо неё откроет Достоевского, то это будет совсем другой Достоевский. Не такой, каким его знаем, например, мы. Есть один Лев Толстой, есть другой, есть третий – в зависимости от того, кто его и как его читает. К сожалению, мы не знаем, какого Толстого или Пушкина читают школьные хулиганы, а интересно было бы знать.

– Не понимаю вас. Они же их не читают – «проходят» в школе как повинность.

– Нет-нет. Люди читают разные книги, даже если речь идёт об одной и той же. Об этом ещё Борхес писал. В одном человеке уживается много разных людей. Литература блестяще подтверждает эту теорию. Так зачем же теснить сегмент массовой литературы? Я из эстетических соображений всегда поддерживаю проигравших. В среде образованных людей принято ругать массовую культуру, поэтому во мне просыпается «адвокат дьявола», и я хочу её защищать. Мне кажется, массовая литература некоторым позволяет узнать, что в мире вообще-то есть литература. Точно так же, если бы не было оперетты или сарсуэлы, то миллионы людей приходили бы в мир и уходили из него, так и не узнав, что на земле есть музыка. Значит, и переводная литература должна, не может не учитывать массовый спрос.

Антон Самарин