Александр Ушаков: На уровне Маяковского современная поэзия, к сожалению, не существует
После Революции 1917 года Маяковский, не сразу, но постепенно погрузившись в повседневные революционные реалии, нашёл в ней новые импульсы для своего творчества. Эти новые импульсы приводят к появлению весьма значимых художественных произведений. У него появляется новый лирический герой с сильными гражданскими чувствами. Многие критики считают, что лиризм Маяковского исчез из его стихов вместе с революцией. Это неверно. На первый план вышла гражданская лирика, которая всегда занимала важное место в русской поэзии. В конце концов, и Ахматова – поэт совершенно определённого склада – пишет во время войны стихотворение «Мужество».
И на протяжении 1920-х годов вокруг его творчества шла постоянная борьба. Многие принимали его на ура. Однако даже среди молодёжи, если судить по вопросам на литературных вечерах с участием поэта, многие относились к нему сдержанно и обращали внимание на те или иные погрешности в его стихах.
– Кто же считался идеалом?
– В 1920-е годы Маяковского ещё не «огосударствили». Он был «одним из». Всё-таки значимость поэта должна определяться как итог некоего творческого соревнования. И назначение «поэтом № 1», как это, к сожалению, произошло с Маяковским в 1930-е годы, разумеется, неправильно. Однако в 1934 году Сталин на письме Лили Брик пишет о Маяковском как о наилучшем и наиталантливейшем поэте нашей эпохе, тем самым возводя его на вершину официального поэтического Олимпа. В 1940 году проходит торжественное заседание, посвящённое десятой годовщине со дня смерти поэта. На ней выступил с большим докладом А. Фадеев, и в этом докладе уже фактически были намечены основные контуры, так сказать, официальной концепции Маяковского. Потом, уже после войны, состоялась Всесоюзная дискуссия о Маяковском в 1953 году с завершающим докладом Константина Симонова. Вот уже после этой дискуссии его канонизируют окончательно. Маяковский – первый поэт, связанный прежде всего с советской действительностью. Стало принято считать, что до Революции он только искал себя и нашёл уже вместе с революционными изменениями. На него следует равняться всем советским поэтам. Он же намечает дорогу поэзии мировой. Именно это концепция намечала пути исследования в советское время.
Хотя тенденции к более свободному прочтению Маяковского и его догматической интерпретации сталкивались на протяжении всего советского периода. Можно, например, вспомнить, как в 1958 году вышел том «Литературного наследства» «Новое о Маяковском». В нём были очень интересные публикации, однако он вызвал резкую критику в партийной печати. Причём главным поводом для критики стали воспоминания Брик, в которых она упоминает о том, как они вместе с мужем Осипом Бриком и Владимиром Маяковским «жили втроём». Хотя Брик в этих воспоминаниях писала не о подробностях их сексуальной жизни, а просто о биографическом факте. Но это всё шло вразрез со строгими государственными представлениями о главном поэте.
Во время перестройки, естественно, появились люди, в том числе и в литературоведении, которые стали писать о Маяковском едва ли не со знаком минус. Это происходило в рамках общей переоценки советского наследия, а также ревизии подхода к русской литературе, основанного на ленинском высказывании о трёх этапах развития революционной мысли. Не надо забывать о том, что объявление Маяковского «поэтом № 1» объективно приводило к принижению других поэтов. Опыт Маяковского был генерализирован. Из наследия конца 1980 – начала 1990-х годов можно вспомнить книгу Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского», который попытался как-то заново «прочитать» поэта. В начале 1990-х она пользовалась бешеной популярностью. Мне кажется, что в наши дни возникает потребность искать новые подходы к творчеству Маяковского. И этот новый взгляд на него постепенно прорастает.
– Я остановлюсь на вопросе новаторства Маяковского подробнее, поскольку здесь часто обращают внимание на внешние эффекты, а не на глубинные изменения. Начало XX века – это, действительно, время поиска нового языка. В этом было некое требование времени. Старые реалисты почти все ушли. Однако жив Лев Толстой, который в это время пишет своего «Хаджи-Мурата» – очень непростое произведение с совершенно новым строем речи. В поэзии классический стих тоже уходит на второй план. Что-то пытаются найти символисты. Касается это отнюдь не только России. И во Франции, и в Италии – везде говорят о поиске нового языка. Все искали этот язык – и акмеисты, и символисты. Искали и товарищи Маяковского по футуристическому движению. Но лишь Маяковскому было суждено его создать. Это ведь не просто мир новых чувствований – о таких чувствованиях писали многие. Не только попытка увидеть в окружающей реальности то, что обычно скрыто, – это тоже есть у многих. Не только раскрыть свои интимные чувства так, как ранее считалось не вполне допустимым или удобным, – в этом никакого новаторства ещё нет. Мы знаем, что такое речь. Она ограничена законами грамматики, и так будет всегда. Часть футуристов – как например, Кручёных – считали, что язык нужно освободить от любого внутреннего обоснования, отбросить грамматику. Однако в результате его поэзия стала сводиться к какому-то набору звуков. Примерно так же хотел «расковать речь» Бенедикт Лившиц. Но речь расковать нельзя – законы языка вырабатывались тысячелетиями или, может, вообще были даны свыше. Маяковский не так уж много попытался поменять в самом языке: убрал некоторые глаголы, использовал инверсию для большей экспрессии. Главным же оказалось его метафорическое мастерство. Он умел создавать совершенно невероятные метафоры из любого явления. «Угрюмый дождь скосил глаза» – такой образ в прежней поэзии просто непредставим. И делал он это легко, невымученно. Равного ему по метафорической насыщенности нет и, на мой взгляд, вряд ли появится в ближайшие полстолетия. При экспрессивной силе его стихов всё это создаёт уникальную поэзию и открывает совершенно новые пласты в языке.
Вместе с наступлением советского времени в его эстетике появилось новое качество. Он сознательно стал писать для «народа», т. е. для заведомо менее грамотной аудитории, чем его дореволюционные читатели. Его стиль заметно упростился, тем не менее он сумел сохранить все завоевания своего поэтического языка и в этих условиях. Его метафоры остаются не менее яркими. Строка «Ночи вплывали на спинах дней» из поэмы «Владимир Ильич Ленин» – это ведь прекрасная метафора, и таких в его советских стихах очень много. Он лишь начинает дозировать свои поэтические приёмы.
Если «знак жизни», признак времени находится внутри художественного образа, то книга останется читаемой. У Маяковского знак «советского», безусловно, находится внутри его художественности. А потому его советские стихи всё равно будут читаться. «Грудой дел, суматохой явлений день отошёл, постепенно стемнев», – так начинается «Разговор с товарищем Лениным», а ведь это очень лиричные строки. Важно ли сейчас то, что «Левый марш» посвящён матросам? Да никому это уже не важно! Мы всё равно воспринимаем эту бешеную революционную энергетику «Левой! Левой! Левой!».
Так что, думаю, никакие идеологические перемены не смогут убрать Маяковского в запасники.
Сегодня, когда по ряду причин ослаб интерес к серьёзной литературе, многие писатели не отброшены, но как бы отодвинуты в сторону. Тем не менее можно заметить, что Маяковский продолжает звучать и в таких условиях. В виде отдельных строф, каких-то призывов, а иногда и цитируемых стихотворений. Он всё равно никуда не ушёл.
Маяковский сказал в своей автобиографии: «Я поэт. Этим и интересен». Тем не менее он был не только поэтом. Он драматург. Мейерхольд, оценивая «Баню» и «Клопа», называл Маяковского «советским Мольером». Сложно сказать, насколько Мейерхольд был в своём сравнении прав, но тем не менее пьесы Маяковского – вполне крепкая сатирическая драматургия. Он потрясающий полемист. Его критика очень яркая. Он неплохой актёр и автор сценариев. И, разумеется, он профессиональный художник. Маяковский, действительно, явление не только в поэзии, но и в искусстве в целом, не только в русском. Яркость оценок его творчества связана в том числе и с этим. Например, Бертольд Брехт считал Маяковского истоком своих драматических исканий. Многие французские поэты также чрезвычайно высоко отзывались о Маяковском.
– Это подводит нас к вопросу о жизни поэзии Маяковского в переводах. Когда его начали переводить на другие языки?
– Переводить Маяковского начали ещё при жизни – на французский, немецкий, чешский, польский языки. Но я бы обратил внимание на другое. Кто из русских поэтов имеет более-менее значительные собрания сочинений на иностранных языках? Таких поэтов не так уж много. Маяковский имеет многотомные издания на немецком, на чешском, английском, на японском и корейском языках, двух- или трёхтомное издание поэзии Маяковского выходило в Индии. И это действительно интересный и важный показатель.
– А что прежде всего провоцировало интерес к творчеству Маяковского за рубежом?
– Маяковский действительно был в зоне интересов западной литературной критики. Причём уже при жизни. В нём ведь очень сильно авангардное начало. А авангард как раз в это время пробивал себе дорогу, в том числе и на Западе. Поэтому когда западные критики обозревали советское искусство, они признавали Маяковского как фигуру, которая, несмотря на свою советскую убеждённость, какими-то гранями близка западным исканиям в области искусства. Они старались интерпретировать его творчество, концентрируя внимание именно на этой стороне. Наиболее ярко, на мой взгляд, это проявилось во Франции, а также в Польше. Например, в 1960-е годы в этих странах были очень интересные постановки пьесы «Клоп». У Маяковского клоп – это всё-таки буквальное понимание: клоп в образе человека, которого надо изолировать. Здесь же клопа сделали, скорее, несчастным человеком, забитым новой системой. Это вызвало тогда бурю возмущения в советской печати. Но, в общем, европейский мир со своими взглядами на искусство, разумеется, брал в Маяковском то, что было интересно ему. Это естественно. Стоит выразить сожаление, что в своё время на Западе не стали известны опыты Маяковского в области дизайна. Тогда в этом направлении там шла грандиозная работа. И тех великих достижений в области дизайна, которые есть сейчас, ещё не было. А потому работы Маяковского оказались бы крайне актуальны и востребованы.
– Какие процессы сейчас происходят в российском и западном маяковедении? Сближаются ли их подходы?
– Мне кажется, что наше маяковедение сейчас набирает силу. За рубежом Маяковским сейчас занимаются единичные литературоведы. Безусловно, фигура – шведский учёный Бергт Янгфельдт. Его книга о Маяковском «Ставка – жизнь» недавно издана на русском языке. Я во многом с ней не согласен. Но это самостоятельное, серьёзное исследование. Если раньше в западных работах могли звучать ноты, извлекать которые в советских исследованиях было недопустимо, то сейчас в этой сфере всё разрешено. И российское маяковедение достаточно продвинулось. Сохранились и старые кадры, появляется новое поколение, я видел ряд очень интересных диссертаций. Появляются статьи не только в центре, но и на местах, мне бы очень хотелось, чтобы авторы этих диссертаций продолжили бы занятия наукой. Так что сейчас маяковедение в России, на мой взгляд, находится в очень хорошей форме.
Что касается следа от поездки Маяковского на Западе, то в этом отношении Маяковский не отличался от многих других советских писателей, которые ездили в те годы за границу пропагандировать советскую действительность. Разумеется, он оказывал своими встречами какое-то воздействие на левые аудитории, которые в основном и ходили на такие встречи. Об этих встречах сохранилось немало откликов и в газетах. Но ведь всё-таки главный инструмент воздействия писателя – его книги. А мастерские переводы Маяковского тогда ещё только появлялись. Но всё же стоит признать, что он вносил яркие краски в представления о Советском Союзе тех, кто приходил на его встречи. Учитывая ораторский и полемический дар Маяковского, он был весьма убедителен в амплуа посланца нового мира.
Для Маяковского эти поездки были очень важны. Он увидел новые пути развития искусства, те его направления, которых не было в Советском Союзе. Маяковский, кстати усиленно продвигал на Западе свои книги. В частности издал несколько книг в Германии – там было тогда революционное издательство «Малик Ферлаг». Благодаря Эльзе его начали переводить и издавать во Франции.
Америка, как известно, заворожила его своей технической мощью. Характерно в этом смысле стихотворение «Бруклинский мост». Хотя, разумеется, он обращал внимание на различные проявления социального неравенства. В Америке он встретил Марию Зиберт, немку по крови, однако происходившую из семьи немцев, живших в России с XVIII века. У них возник роман. Результатом этого романа стала дочь Марии Зиберт Патрисия. Она жива. Сейчас её зовут Патрисия Томпсон. Она время от времени приезжает в Россию, и я с нею неплохо знаком.
Впрочем, следует отметить и то, что ряд обстоятельств, связанных с этими поездками в дальнейшем мог сказаться на трагическом конце Маяковского. Например, о том, что у него родилась дочь, он узнал, уже вернувшись в Советский Союз. Лиля Юрьевна Брик приложила достаточно много усилий, чтобы об этом не стало широко известно. И вообще, это событие создало весьма много напряжённых моментов в их повседневном существовании. Роман с Татьяной Яковлевой в Париже тоже создавал весьма непростую ситуацию. Маяковский действительно собирался на ней жениться, а Лиля Юрьевна этого не хотела, очень боялась, делала всё, чтобы он не поехал снова в Париж. Есть пока не подтверждённое документами предположение, что именно Лиля Брик приложила усилия для того, чтобы в 1928 году Маяковского не выдали выездной визы во Францию. Он действительно собирался ехать в Париж и забрать Татьяну Яковлеву в Москву, хотя, откровенно говоря, не известно, согласилась бы она или нет.
Другой вопрос, продолжается ли линия Маяковского в современной российской поэзии? На этот вопрос ответить непросто. Поскольку очень непросто заниматься продолжением дела Маяковского не на формальном уровне, не ударяясь в обычное стилизаторство. Для этого надо быть на очень высоком уровне культурных и литературных исканий. Этого, мне кажется, сейчас в поэзии нет. Кто-то пробует копировать поэтику футуризма, но в этом нет ничего нового. Кто-то идёт вслед за Есениным, старается точно поймать ощущения простого человека. А вселенского масштаба Маяковского нет. Приходят на ум его строки, написанные в конце жизни: «Ты посмотри, какая в мире тишь, ночь обложила небо звёздной данью. В такие вот часы встаёшь и говоришь – векам, истории и мирозданию». Вот на таком уровне современная наша (а, наверное, не только наша) поэзия, к сожалению, не существует.
Беседовал Станислав Кувалдин