День памяти воина-интернационалиста — 15 февраля 1989 года — день, когда последний советский солдат вышел из Афганистана, где СССР воевал девять лет. Точнее, девять лет, один месяц и восемнадцать дней. Свыше 24 тысяч советских воинов погибли на чужой земле, потом ещё семь тысяч скончалось от ран и болезней, 311 человек пропали без вести. По разным данным, от двух до трёх тысяч человек попали в плен и рассеяны по всей земле. Кто-то из них остался в Афганистане, кто-то живёт в соседних Пакистане и Иране, кто-то перебрался за океан — в США, Канаду или Австралию. Это были самые большие людские потери со времён Великой Отечественной войны.

Ужас и отличие той войны от всех предыдущих были в том, что СССР делал вид, будто её нет. Сыны Отечества воевали в чужой стране, а собственный народ почти ничего не знал ни о причинах той войны, ни о её целях, ни даже о стойкости наших солдат и офицеров. Да и о самой войне — только слухи. Официально о ней говорить было запрещено. Цензура. Хуже того, многих из тех воинов, кто возвращался с той войны, которой как бы не было, дома встречали с непониманием, равнодушием и даже осуждением. Ведь воевать «афганцы» продолжали и дома: тогда мало кто знал и понимал, что людей с покалеченной войной психикой надо лечить. Об их реабилитации заговорили много позже, когда «афганский синдром», как вирус, эхом аукался локальными войнами в Нагорном Карабахе, Югославии, Приднестровье, Абхазии, а потом — как под копирку — в Чечне, Дагестане и Сирии. Но самое страшное — «афганцы» воевали дома: с соседями, случайными прохожими и даже родными.

И как те первые «афганцы», возвращаясь домой, были предоставлены сами себе, так и нынешние участники локальных войн никому не нужны. Более того, выездные участники конфликтов в Югославии или Сирии и вовсе имеют репутацию «диких гусей» — добровольцев, погнавшихся за длинным рублём, и даже террористов. И как «афганцы» в своё время вынуждены были сами искать место в мирной жизни, так и «дикие гуси» нового века предоставлены сами себе.

А ведь ничего принципиально нового не происходит. В СССР «афганцы», ощущая свою моральную инвалидность и брошенность, тоже ходили по грани. И в тюрьму попадали. Особенно их ранило то, что их погибших однополчан не разрешали хоронить как погибших воинов. Сложилось даже такое оскорбительное для воина понятие — «груз 200». Это шифр цензуры. Так обозначался гроб с погибшим в Афганистане воином, которого хоронили дома просто как умершего будто бы в мирной жизни.

Потом, в 90-е годы, этот циничный подход к жизни солдата, исполнявшего свой долг, повторился в первую чеченскую войну. Правда, с небольшой разницей: погибающих в чеченской войне включали «в разрешённые 3 %» — строку официальных боевых потерь, допускаемых в период срочной службы и боевых учений.

Хотя гибло много больше. Но и тут Афганистан — первопроходец. Всё же война в Чечне, особенно вторая, как и большинство локальных войн уже нового века, — это коммерческая война в основном зрелых контрактников, а война в Афганистане была мясорубкой для необстрелянных юношей. Средний возраст солдат и офицеров, служивших в Афганистане, был от 19 до 25 лет.

С тех пор российское государство не сразу, нехотя и с оговорками, но покаялось перед погибшими и израненными. С 2004 года официально отмечается День воина-интернационалиста. А с 15 февраля 2010 года этот день ещё стал называться Днём памяти о россиянах, исполнявших служебный долг за пределами Отечества.

Однако, похоже, что помимо акта покаяния — введения праздника — надо ещё и менять закон. Так, чтобы наёмники не могли легально ехать воевать неважно куда — в Южную Осетию или Косово, как это было недавно, — или спокойно отправляться на джихад в Сирию, как это происходит сегодня. А происходит так потому, что нет закона, который бы запрещал российским гражданам участвовать в войнах в третьих странах. Проблема в том, что Россия после перестройки присоединились ко многим документам международного права. А его архитектура, в том числе этнического права, так устроена, что не препятствует, а, напротив, поддерживает борьбу групп, которые ведут вооружённую борьбу за свободу и суверенитет. Поэтому преследовать своих граждан за участие на стороне боевиков, которые считаются «оппозицией», Россия, пока не изменит законодательство, не может.

Вот «синдром груза 200», пусть видоизменяясь, и настигает Россию. Ведь выжившие и вернувшиеся из Югославии, Приднестровья или Абхазии участники тех войн, так и остаются не признаваемыми и не замечаемыми их участниками. Мол, их личное дело. А значит, они остались наедине со своими болячками и синдромами. И у них болит, как болело у «афганцев». Ещё хуже дело обстоит с теми, кто был в американском плену в Гуантанамо, воевал в Сирии или воюет сегодня в Афганистане. Те из них, кто возвращается домой, в сознании общества точно не герои. Отверженные, а то и террористы. И у них свой синдром. Внутри России, а это, как правило, Башкирия, Татарстан, Дагестан и другие республики Северного Кавказа, они не ограничиваются криминалом. Они создают социальную антисистему, включающую молодёжь, чиновничество и криминал, — иной мир со своими законами, идеологией и «понятиями».

Выходит, что мы стоим перед выбором: признать, что это настоящая социальная проблема, беда и принять такие законы, которые бы противоречили международному праву, но запрещали бы соотечественникам легально превращаться в «диких гусей». Или отвернуться от них. Но тогда «синдром груза 200» может в России стать массовым.

Может, пришло время пересматривать законы? И законодательно отделить «диких гусей» от россиян, честно исполнявших служебный долг за пределами Отечества?

Владимир Емельяненко