Первого сентября все дети России отправляются за школьные парты, «буквы разные писать тонким пёрышком в тетрадь». Есть у нас праздник славянской письменности, День русского языка, отмечаемый в день рождения Пушкина и отдельно – День книги. Казалось бы, нет причин отдельно отмечать День грамотности. И всё же это хороший и нужный праздник.

В 1965 году в Тегеране (Иран) прошла Всемирная конференция министров образования по ликвидации неграмотности. День её открытия, 8 сентября, и стал датой нового праздника, объявленного ЮНЕСКО в 1966 году: Международным днём грамотности.

Разумеется, сейчас понятие грамотности уже далеко выходит за рамки простого знания букв. Грамотность-2017 предполагает свободную ориентацию в мире высоких технологий, крепкую фундаментальную базу, достаточную для получения новых качественных знаний, открытый доступ к образованию, невзирая ни на имущественные, ни на половые, ни на какие другие различия. Собственно, тема этого года была определена в ЮНЕСКО как «Грамотность в эру цифровых технологий».

Тем не менее на планете до сегодняшнего дня более 700 млн взрослых остаются неграмотными в самом прямом смысле слова. Две трети из них – женщины. Множество детей не могут посещать школу – и ООН борется с этой проблемой, привлекая внимание людей во всем мире, финансируя образовательные проекты, награждая тех, кто способствует распространению грамотности на планете.

А как обстояло дело с грамотностью в России?

До революции вопрос «умеешь ли грамоте?» никого не удивлял. И ответ на него нередко был отрицательным. Впрочем, даже некоторые «умеющие» сегодня смотрелись бы сущими неучами: можешь подписать своё имя – вот и хорошо. Часто бывало, что человек лишь читал по складам, а писать не умел вообще. Про таких говорили «полуграмотный».

Достаточно трудно однозначно ответить, как обстояло дело с грамотностью в Древней Руси. С одной стороны, огромное количество берестяных грамоток, найденных в Новгороде при раскопках, свидетельствуют: новгородцы пользовались всеми преимуществами письменности. Они слали друг другу просьбы, распоряжения по хозяйству, любовные признания (очевидно, довериться бересте было легче, чем говорить о своих чувствах).

Кстати, одна из берестяных грамоток – это упрек от девушки её пропавшему возлюбленному (грамота № 752): «Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! А тебе, я вижу, это не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и пришёл. Может быть, я тебя по своему неразумию задела, но если ты начнёшь надо мною насмехаться, то суди тебя Бог и я, недостойная».

Великий Новгород вёл широкую торговлю с Европой, в вольном городе купцов и ремесленников грамотными были и мужчины, и женщины, и дети. Шестилетний малыш Онфим, имя которого нам известно, потому что он подписался, стал настоящей «звездой» археологии – его немудрёные рисунки, выцарапанные на бересте, украшают обложки солидных научных трудов. Онфим и его друг Данила забавлялись, рисуя на бересте, возможно, прямо на уроке, совсем как школьники нашего времени. 

Разумеется, не только новгородцы учились грамоте и обменивались посланиями. Берестяные грамоты находят и в Вологде, и в Пскове, и в Рязани со Смоленском. Просто в Новгороде болотистая почва позволила хрупкой бересте «законсервироваться» – таким образом до учёных дошли «грамотки», датируемые едва ли не XII веком. Кроме того, учёные доподлинно знают об училищах, организованных князьями (им были нужны грамотные священники и управляющие).

К сожалению, войны, смуты, набеги завоевателей губили отечественную культуру. В пожарах сгорали библиотеки и школы, образованные люди гибли или попадали в рабство. Увы, как и сегодня, там, где идет война, мало у кого хватает сил и времени учиться. В результате не только князья, бояре и воины, но даже священство в массе своей оказалось «некнижно». Зачастую рукополагали и вовсе неграмотных попов, которые совершали богослужения по памяти – или как Бог на душу положит (на это жаловался епископ новгородский Геннадий, говоря, что некого «ставить в попы», и учиться ставленникам не у кого). Геннадий бил челом царю Ивану III, прося о создании школ, в которых бы накрепко учили азбуке, а потом чтению по Псалтыри, но пользы это особенной не принесло. Когда ставленников (кандидатов в священнослужители), спрашивали, почему они мало умеют грамоте, те отвечали: «Мы учимся у своих отцов или у своих мастеров, а больше нам негде учиться; сколько они знают, тому же учат и нас. А прежде в Российском царстве, на Москве и в Великом Новгороде и по иным городам многие училища бывали, грамоте, и писать, и петь, и читать учили, и потому много было тогда гораздых грамоте, и писать, и петь, и читать, и были певцы, чтецы и добрые писцы, которые славились по всей земле и доднесь».

В какой-то момент, когда в Новгороде вспыхнула ересь «жидовствующих», священники ничего не могли поделать: им просто не хватало компетенции спорить с грамотными еретиками, которые, в отличие от них, умели читать, знали иностранные языки и могли аргументировать свои слова точной библейской цитатой. Как особая редкая добродетель героя-богатыря в былинах всегда отмечается его образованность – что он «крест кладёт по-писаному, поклоны ведёт по-учёному».

Знаменитая библиотека Ивана Грозного, богатству которой дивились те немногие, кто её мог увидеть и оценить, оставалась лежать в скрытых покоях Кремля мёртвым грузом – государи московские не могли их прочесть. Книги на латыни, греческом и еврейском (числом более 800), в своё время привезённые с Востока, долгое время хранились под замком, а потом и вовсе исчезли, став одной из многочисленных московских легенд.

Библиотеки при монастырях, разумеется, использовались куда более рачительно, но к ним не было доступа ни для белого духовенства, ни тем более для мирян.

На Стоглавом соборе при участии Ивана Грозного было решено, чтобы дьяки и попы у себя в домах учили детей грамоте, письму, церковному пению, «чтению налойному» (с аналоя). К сожалению, эта хорошая инициатива не получила достаточного развития. Кроме того, рукописные книги, по которым и надлежало бы учиться читать, содержали в себе такую массу ошибок, описок, неверно понятых мест, что, как свидетельствовал Иван Фёдоров, первопечатник российский, «среди них мало нашлось пригодных, другие же все оказались испорчены переписчиками, невежественными и несведущими в науках, а кое-что испорчено было по небрежению писцов». 

Иван Грозный не щадил средств, пытаясь устроить в Москве печатни, – и наконец-то среди русских людей появились истинные подвижники книжного дела – Иван Фёдоров и его помощник Пётр Мстиславец. Из Польши был привезён печатный станок, выпущены первые книги – «Апостол» и «Часослов». Но несмотря на щедрое финансовое обеспечение лично от Ивана Грозного, несмотря на успех предприятия и покровительство на самом высоком уровне, всё закончилось печально – по русской пословице «жалует царь, да не жалует псарь». Английский дипломат и мемуарист Дж. Флетчер писал, что однажды ночью типографию подожгли – станок и дорогостоящее оборудование сгорело дотла, мастерам чудом удалось избежать гибели. Флетчер указывал, что это было устроено руками невежественного духовенства, которое боялось, «чтобы не обнаружилось их собственное невежество и нечестие». Флетчер не был прямым свидетелем: он приехал лишь через полсотни лет и описывал происходившее с чужих слов. Доподлинно известно, что Иван Фёдоров со товарищи и вправду были вынуждены покинуть родину, взяв с собой настоящее сокровище – резные гравировальные доски и шрифты (очевидно, уцелевшие во время пожара). Как бы то ни было, дальнейшие труды первого российского книгопечатника-москвитянина продолжались уже в Европе.

Борис Годунов всерьёз намеревался изменить ситуацию и устроить светские школы, но, видимо, к политикам по имени Борис в России судьба явно не благоволит. Неурожайные годы, смерть государя и последовавшая за тем Смута свела на нет все его труды. И хотя постепенно в крупных городах начинали появляться учебные заведения (к примеру, Еллино-греческая академия братьев Лихудов, впоследствии ставшая знаменитой Славяно-греко-латинской академией), всё же грамота оставалась уделом весьма немногих, кому повезло родиться в нужной семье и в нужном месте, – или кому не мил был свет без учения.

Впрочем, отдельным слоям населения грамота была необходима – и родители заботились об образовании отпрысков. Таковы были старообрядцы, которые не мыслили себя без строгого следования канонам и сохраняли «неиспорченные» книги, избежавшие правки. Сосланные и гонимые священники старого толка рассылали многочисленные послания своим духовным детям, эти наставления свято берегли, прочитывали, переписывали и прятали от чужих глаз. Разумеется, трудно было обходиться без грамоты северным поморам, суровым мореходам. Чтение карт, сопровождающие записи – всё это требовало хотя бы минимальных познаний. В глухой двинской деревне Холмогоры, как мы помним, у юноши Михайлы Ломоносова была возможность заниматься по ведущим учебникам того времени: «Грамматике» Мелетия Смотрицкого, «Арифметике» Л. Ф. Магницкого, «Стихотворной Псалтыри» Симеона Полоцкого – потому что местный дьячок имел весь комплект, ставший «вратами учёности» для первого российского академика. И это при том, что о стотысячных тиражах и рассылке учебников по всем медвежьим углам страны не было и речи. Вот такой дьячок был в деревне Холмогоры.

Пётр Великий, пожалуй, впервые осознал необходимость широкого начального образования своих подданных. Если отпрысков состоятельных и знатных родов отправляли учиться за рубеж, чтобы в кратчайшие сроки подготовить грамотных специалистов, то для дворянских недорослей средней руки были разработаны специальные арифметические школы. Первую такую открыли в 1701 году в Москве, при Навигационном училище. Детям 10-15 лет преподавали геометрию, арифметику, учили чтению и, конечно, нравственности и этикету. Вторая такая же экспериментальная школа была открыта в Воронеже, где Пётр в то время рассчитывал построить российский флот. Идея с флотом провалилась, оставив очень ощутимую дыру в бюджете, но цифирная школа царю в результате понравилась – и с 1714 года при архиерейских домах и монастырях было велено учреждать такие же учебные заведения.

Казалось бы, всё шло отлично. Ещё через некоторое время практически в каждом городе было две государственных школы – одна духовная, другая арифметическая, готовившая военных, промышленников, моряков – всех, кто мог бы понадобиться государству.

Проблемы начались на уровне реализации. Учителя настаивали на железной дисциплине и внедряли её драконовскими методами. Прок от учения далеко не всегда был заметен, а самое главное – неясен для родителей. В конце концов купцы и коммерциалы собрались и подали царю челобитную, в которой умоляли освободить их детей от школы. Мотивация была самая простая: любой купец приучает своё детище с младого возраста к работе, объясняя все тонкости заодно с грамматикой и арифметикой, заставляя практиковаться в своей лавке или в дальних разъездах по стране, к вящей пользе государевой. А тут в самые плодотворные для освоения ремесла годы детей только и делают, что порют и учат невесть какой ерунде. Откуда же возьмётся новое поколение купцов, если после такой учёбы молодой человек лишь даром потерял время? А не будет торговли – не будет и налогов, не на что будет содержать армию, строить корабли…

Петр подумал и согласился, разрешив купеческим детям заниматься дома. Дети священников, разумеется, отправлялись в епархиальные духовные школы. Так, в цифирных школах практически не осталось учеников. Народ не оценил предложенной ему идеи начального государственного образования – с другой стороны, уж слишком страшным и бессмысленным было её воплощение.

Для солдатских детей при гарнизонах была открыта сеть гарнизонных школ, где с 7 лет мальчиков обучали грамоте, арифметике, военным упражнениям (экзерциям), а после тех, кто проявлял хорошие способности, учили дальше – на писарей, младших офицеров, военных музыкантов, артиллеристов, а всех прочих определяли или в военную службу, или приставляли к ремёслам. Кожевенники, кузнецы и столяры были нужны армии в гигантских количествах. Государство худо-бедно обеспечивало воспитанников едой, одеждой, книгами и всем необходимым для обучения, раз в три года выдавали овчинную шубу, шапку, штаны, со времени зачисления в школу обучающемуся платили небольшое жалование.

Через некоторое время гарнизонные школы были реструктурированы в школы кантонистов, куда собирались дети солдат, а также малолетние рекруты – евреи (еврейских мальчиков-рекрутов разрешалось призывать с 12 лет, по 7 человек с каждой 1000 мужчин, и очень часто родители со слезами жертвовали младшими сыновьями, ещё не прошедшими гиюр, чтобы избавить от царской службы старших), а также цыгане, дети мятежных поляков и мальчики-сироты. Инославных и нехристиан специально увозили подальше от родных мест – и всеми силами склоняли к переходу в православие. За это полагались определенные блага, в том числе большое денежное вознаграждение, а упорство могло стоить мальчику очень дорого. Кантонистские военные заведения обеспечивали армию писарями, аудиторами, кондукторами и картографами, а также военными музыкантами, то есть в сущности всё было не так уж и плохо. Но жизнь кантонистов была настолько безотрадна, что многие рекруты до конца дней не могли простить своих родителей, отдавших их на эту каторгу, от которой не было избавления: срок службы составлял 25 лет, и годы школьной муштры не засчитывались. Малолетние кантонисты, приходя на службу здоровыми крепкими детьми, таяли как свечи от муштры, дурного питания, отсутствия лечения и произвола командования. Смертность в школах кантонистов была очень высокая. При Александре II эти школы в знак особой монаршей милости при коронации были переоборудованы в обычные школы военного ведомства, а всем обучающимся там детям позволили вернуться к родным, если они того хотели и если им было к кому возвращаться.

Так обстояло дело с солдатами, путём страшных мучений и зачастую против собственной воли получавших образование. А что же с крестьянами?

Мы привыкли считать, что грамотных среди крестьян практически не было, что вся эта «тёмная и косная» масса с грамотностью ничего общего не имела. А на самом деле – всё совсем не так. То, что среди крестьян XVIII века были грамотные люди, – несомненно: историки имеют массу документов, написанных и подписанных крестьянами (челобитные, «сказки», допросные листы). Некоторые, впрочем, добавляли: «Грамоте читать знаю, а писать скорописью не умею и тому не учивался». Екатерина II планировала тотальное образование для мужского сельского населения России, но – увы – денег, учителей, учебников для осуществления этого плана катастрофически не хватало, идея народных училищ реализовывалась медленно и в недостаточном количестве (на всю Россию в 1786 г приходилось едва ли 40 училищ, домашних пансионов и сельских училищ, с 136 учителями и 4398 учащимися).

Не лучше оставалось положение с народными училищами и в первой трети XIX века. Хотя вновь созданное Министерство народного просвещения выработало отличный план по обеспечению начального образования для народа, всё осталось на бумаге. Ответственность за обучение крепостных детей и содержание школ возлагалась на помещиков – и многие из них охотно устраивали у себя школы, следили за успехами детей, награждали отличившихся, а наиболее талантливых отправляли учиться дальше, видя в том пользу и для себя.

Но далеко не все помещики разделяли точку зрения, что крепостному нужно образование. Крестьянству официально был закрыт пусть в высшие государственные школы (Ломоносов, чтобы поступить в Академию, назвался дворянским сыном), но зато оставался широкий простор для частной инициативы. Местное священство за определённую плату учило детей читать и писать, кроме того, существовали так называемые «вольные учителя», основным ремеслом которых и было обучение крестьянских детей. Иной раз этим занимались вышедшие в отставку солдаты, странствующие монахи, семинаристы, заштатное священство. Зажиточные крестьяне могли в складчину приглашать таких «гулящих» (то есть не приписанных к определенной земле)учителей в своё село – и сообща устраивать «вольную школу», обеспечивая учителя жильём и едой.

В первый же базарный день после начала обучения родители покупали ученикам по азбуке и по указке. Заниматься начинали после совместной молитвы. Вначале изучали церковнославянскую азбуку и твердили «склады» (все возможные сочетания согласных и гласных). Затем переходили к чтению по Часослову, Святцам, Псалтыри, после чего приступали к гражданской азбуке, и тогда приобретались новые учебники. Переход от одной учебной книги к другой  был праздником и для учителя, и для детей, и для родителей.

Бегло читать «и по-церковному, и по-граждански» дети выучивались, как правило, за две зимы. Обычно учение в деревнях начиналось 1 декабря, когда закончились крестьянские работы. В этот день отмечали память пророка Наума, и будущие ученики молились: «Святой пророк Наум, наставь меня на ум!» Разумеется, книги в крестьянской среде были по большей части рукописными и полезными в хозяйстве – «духовные» (с поучениями), лекарственные (с рецептами от всех болезней), песенники и т. д. Читать и слушать «про божественное» в русской деревне очень любили. Также популярны были лубки – отпечатанные и грубо раскрашенные картинки, сопровождаемые текстом.

Много позже, когда книгопечатание уже вполне развилось, выпускались специальные книги для крестьян – самые дешёвые и простые. Как ни странно, русские книги, ставшие теперь классикой, среди крестьянства популярностью не пользовались. Некрасов, довольно точно описывавший быт крестьян, перечислил книги, которые у купца оптом забирают бродячие офени – книготорговцы: 

Что же читали грамотные крестьяне в XIX веке? Всё то же – поучения архимандрита Фотия, «Военные подвиги и анекдоты прусского генерал-фельдмаршала и орденов разных государств кавалера Блюхера» (впрочем, на ярмарке у Некрасова речь, скорее, шла о портретах бравого генерала – с орденами и орлиным взглядом), лубочную книгу Матвея Комарова «Повесть о приключении английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики Луизы», а также сборник анекдотов шута Балакирева, жизнеописания известного разбойника Ваньки Каина – и авантюриста Сипко, выдававшего себя то за военного офицера, то за дворянина. В сущности, тот же по духу ассортимент мы встретим в любом книжном киоске.

Научившись читать и получив возможность покупать дешёвые книжки, крестьяне при всем богатстве выбора предпочитали литературу с занимательным авантюрным сюжетом и пылкими страстями. Русская литература с ее психологизмом, углубленным вниманием к внутреннему миру героя, пространными описаниями пейзажей в этой среде не котировалась вообще, хотя отдельные произведения Пушкина, Карамзина и Гоголя пользовались популярностью, так же как романы Майн Рида и… «Потерянный и возвращённый рай» Джона Мильтона. Это было и о «божественном», и о чувствах.

Уважали в деревнях и прессу – выписывали газеты и порой иллюстрированные журналы – «Ниву» и «Родину». Часто практиковалось «общее чтение» – все собирались вечером в одной избе - и грамотные (иногда малолетние ученики) читали общему собранию выбранную книгу. В. П. Вахтеров, российский педагог-просветитель, писал: «Всякий, кто наблюдал за чтением в деревне, кто видел, с каким трепетом сердечным следят деревенские читатели за терзанием героя рассказа, с каким восторгом узнают они о его удачах, кто слышал этот искренний, неудержимый гомерический хохот деревенской аудитории, когда положение действующих лиц рассказа становится комичным, видел эти слёзы наиболее впечатлительных слушателей, сопровождаемые вздохами и восклицаниями других при талантливом воспроизведении кем-нибудь печального события, кто слышал суждения крестьян по поводу просто и толково прочитанного, тот знает, что при хорошем чтеце талантливая, интересная и доступная пониманию народа книга оставляет неизгладимый след в душе простолюдина, входит в его мировоззрение, становится заметным фактором в его духовной жизни». 

Сдвинулось с мёртвой точки дело лишь после освобождения крестьян. Александр II с его реформами добился того, о чём тщетно хлопотало столько организаций до него. Земские школы работали не на бумаге, кроме того во второй половине века в деревню хлынуло масса волонтёров-разночинцев, желающих учить и просвещать взрослых и детей. Молоденькие барышни-учительницы, тысячи безвестных энтузиасток, отправлялись в деревню, как миссионеры в далёкие земли. В сущности, они довольно мало знали реальный народ и руководствовались, скорее, благими идеями и некими умозрительными теориями.

«Народники», желавшие сами «учиться у народа», «приникнуть к корням», найти своё место в мире, в массе своей испытывали после столкновения с «мужичками» глубочайшее разочарование. Политическую агитацию крестьяне срывали сами, сдавая полиции непонятных господ, рядившихся в мужиков и говоривших крамольные речи. А «учителки» и врачи, шедшие «в народ» как на подвиг, скорее, были головной болью для местной администрации. Да и не особенно жаждали крестьяне отдавать своих детей в учение. Бесплатной медицинской помощью пользовались охотно, а вот ради книжки отрывать «малого» от работы соглашались не все. Земские школы – хороши они были или не слишком, – но всё же решали дело лучше, чем все предыдущие попытки государства и прекрасные порывы «народников».

В 1897 году в Российской империи состоялась первая Всеобщая перепись населения. Это был очень серьёзный проект, в нём принимало участие множество людей, одним из деятельных ее организаторов был П. П. Семенов-Тян-Шанский. В перечне вопросов, на которые отвечали все жители империи, под номером 12 полагалось ответить, грамотен ли опрашиваемый. И если умеет читать – то где обучался. По результатам этой переписи мы доподлинно знаем, что уровень грамотности в европейской части России составил 21,1 %, причём среди мужчин он был существенно выше, чем среди женщин (29,3 % и 13,1 %, соответственно). По всей же Российской империи – 19,78 %. Естественно, что в отдельных губерниях грамотность была очень высокой, в отдельных – крайне низкая, но общий факт остаётся фактом. До поголовной, стопроцентной грамотности было очень далеко. Кроме того, грамотность среди крестьян очень сильно зависела от имущественного положения, величины земельного надела. Зажиточные могли подумать о таком важном деле, а для бедняка это всё оставалось пустой тратой времени. Увы, даже и выучившись грамоте, люди довольно быстро забывали её, если не было практики.

При Николае II общественное образование стало одной из самых насущных задач. В начале 1913 г. общий бюджет народного просвещения в России достиг по тому времени колоссальной цифры, а именно 1,5 млрд рублей золотом. В 1914 году было 50 000 земских школ с 80 000 учителями и 3 000 000 учеников в них. В 1914 году в земствах было создано 12 627 публичных библиотек. Министерство народного просвещения в 1911 году не без гордости отчитывалось: «Подводя итоги всему вышеизложенному, следует сказать, что русская начальная народная школа, до весьма недавнего времени существовавшая главным образом на счёт местных средств, ныне же поддерживаемая крупными отпусками из средств казны, развивается в центральных великорусских и малороссийских губерниях достаточно быстрым ходом при должном взаимодействии правительства и местных организаций, и что достижение здесь в недалеком будущем общедоступности начального обучения можно считать обеспеченным».

Это были не простые слова. Во всех уездных городах России были гимназии – с высоким уровнем преподавания. В 1916 году уже 80 % призывников были грамотными. Анкета, проведённая в 1920 г., установила, что 86 % молодёжи от 12 до 16 лет умели писать и читать, и научились они этому до революции, а не в годы Гражданской войны. Да и в первые годы Советской власти учителями были выпускники тех самых земских школ и гимназий. Учить тогда умели.

Накануне Первой Мировой войны в России было более ста вузов со 150 000 студентов, из них студентов из низших слоев (из разночинцев, рабочих/цеховых/крестьян и пр.) было в среднетехнических учебных заведениях — около 80 %, в технических вузах – более 50 %, в университетах – более 40 %. И эти цифра росли и росли. К сожалению, после революции и связанных с нею катаклизмов эта цифра упала катастрофически. В 1927 году на XV съезде ВКП (б) Н. К. Крупская жаловалась, что грамотность призывников в 1927 году значительно уступала грамотности призыва 1917 года – за каких-то десять лет всё «просело».

Увы, ликвидация тотальной безграмотности совершалась руками тех, кто её же и организовал. Среди «раскулаченных», высланных, лишенцев, репрессированных и просто расстрелянной «контры» были не только злостные враги нового строя и идейные противники, но и те, кто по каким-то причинам не нравился воинствующей посредственности, дорвавшейся наконец до власти. Страна была подвергнута шоку, крестьянство поставлено на грань уничтожения организованными голодоморами и продразвёрстками, при которых изымался даже посевной фонд (то, что потом было названо изящным словом «перегибы») – когда речь идёт о выживании, уже не до образования. Особенно если обвинения «ишь, шляпу надел» и «чо, самый грамотный тут?» были достаточной причиной для самосуда на месте. Согласно переписи населения 1937 года, 30 % женщин не умели читать по слогам и подписывать свою фамилию (таков был по переписи критерий грамотности). В целом, четвертая часть населения в возрасте 10 лет и старше не умела читать, хотя в стране декларировалась всеобщая грамотность. Данные переписи были немедленно изъяты и уничтожены. Её организаторов репрессировали, перепись 37 года вощла в анналы истории как «расстрельная». Катастрофически упавший уровень грамотности населения удалось хоть как-то исправить лишь к 50-м годам ХХ века, уже после Великой Отечественной. 

Наверное, нам, уже не представляющим, что взрослый человек в нашей стране может не уметь читать и писать, сейчас кажется, что эту страницу в истории мы уже перевернули. На самом деле, не стоит забывать: грамотность – это не столько привилегия, сколько показатель. Это спокойная жизнь населения, определённый достаток, уважение к умственному труду, это высокий уровень развития науки и искусства и даже самоуважение к себе как к единице языка. Грамотность народа – это не про низкий или высокий балл за ЕГЭ и не про оценку в журнале. Собственно, об этом и напоминает ЮНЕСКО, уже в 51 раз отмечая Международный день грамотности.