Доживи Пушкин до его «звёздных» часов, он наверняка вспомнил бы собственную эпиграмму, написанную на князя Вяземского:

И, возможно, даже добавил бы что-то насчёт той феноменальной физической силы, которой в молодые годы отличался граф Толстой, запросто и многократно укладывавший на лопатки своего погодка и товарища по детским играм, который впоследствии станет царём-освободителем Александром II. А физически сильные люди – тому в истории мы тьму примеров слышим – обычно отличаются добротой и отзывчивостью к ближним. 

«Натура гуманная, глубоко гуманная! – вот что́ был Толстой, и как у всякого истинного поэта, жизнь которого неуклонно переливается в его творчество, эта гуманная натура Толстого сквозит и дышит во всем, что́ он написал», – вспоминал близко знавший его Тургенев. Мало кто помнит сегодня, что главным образом хлопоты Толстого, например, спасли от солдатчины Тараса Шевченко. Сам же Шевченко, увы, хлопоты Толстого и его кузенов, братьев Жемчужниковых, не оценил: «Туда им сто болячек!»

«Сила молодая», к сожалению, ушла  вместе с перенесённым во время Крымской войны тифом очень быстро – Вяземский, будучи старше Толстого ровно четвертью века, пережил его на три года: первый (по старшинству) великий писатель из рода Толстых не дотянул, увы, и до шестидесяти.

По части богатства и особенно знатного рода у Толстого было тоже всё в полном порядке. По отцу он доводился троюродным братом автору «Войны и мира» (супруги обоих, по странному совпадению, звались Софьями Андреевнами)  и кузеном знаменитому скульптору и медальеру Фёдору Толстому. По матушке же он был племянником Антония Погорельского (Алексея Перовского), автора не забытой и сегодня «Чёрной курицы», и правнуком фельдмаршала и графа Кирилла Григорьевича Разумовского. 

Того самого, что, по преданию, до конца дней своих хранил в роскошном батуринском дворце те лохмотья, в которых в отрочестве пас гусей в малороссийском селе Лемёши. Это фамильное сходство (округлая, чисто плебейская физиономия, нос «картошкой» и т. д.), кстати, прекрасно уловил великий Карл Брюллов в портрете молодого Толстого, который всю жизнь, кстати, считал себя по национальности украинцем.

Но, вероятно, точнее было бы считать, что по национальности «первый Толстой» был... Поэтом (именно так, с прописной буквы). Одним из самых пронзительных и искренних лириков в русской поэзии – стихотворение «Средь шумного бала» (правда, не без помощи Чайковского) стало одним из её символов. «Колокольчики мои», кажется, давно «потеряли» автора – в сборниках песен обычно пишут «слова народные». Именно на стихи Алексея Константиновича Толстого, между прочим, написано самое большое количество песен и романсов – тут в русской литературе равных ему нет. А когда говорят о русском характере, почти всегда вспоминают самое короткое его описание, данное тоже Толстым («Коль любить, так без рассудку...»)

От Василия Андреевича Жуковского унаследовал Толстой и жанр исторической баллады. «На этом поприще он не имеет соперников», – констатировал тот же Тургенев. В них видна какая-то другая, совсем иная Россия – Россия без опричников и земских, без староверов и никониан, без западников и славянофилов. Так и хочется дополнить – без белых и красных... 

А «язвительная улыбка»... Есть такое очень модное сегодня словечко – сиквел. То есть продолжение того или иного общеизвестного произведения, нередко сделанное другим автором или авторами. В нашей литературе одним из чемпионов  по числу этих самых сиквелов является «История государства российского от Гостомысла до Тимашева» – количество продолжений этого шедевра, в котором Толстой с подачи Нестора-летописца отчеканил один из эпиграфов ко всей русской истории («Земля у нас обильна, порядка только нет»), продолжений, доходящих вплоть до нынешнего президента  России, с трудом поддаётся учёту. 

Толстой, как известно, является и одним из отцов признанного классика русской литературы (многочисленные переиздания, исследования, юбилеи, мемориалы, фундаментальная биография в классической серии «Жизнь замечательных людей»), которого... никогда не существовало. Речь, понятно, идёт о достойнейшем Козьме Петровиче Пруткове.

«Ходить бывает склизко по камушкам иным. Итак, о том, что близко, мы лучше умолчим», – писал в «Истории» Толстой. Мы же умолчим в данном случае о том, что очень многие исследователи вполне аргументированно считают его автором главного шедевра «запретной» русской литературы – поэмы о Луке Мудищеве.

Всё так. Однако никаких юбилейных торжеств по случаю двухвекового юбилея Алексея Константиновича Толстого сегодня не наблюдается. На сайте главного по этой части Литературного музея – никаких следов. Одним словом, в первом ряду классиков русской литературы места ему по-прежнему нет. В советские годы всё было понятно и вопросов не возникало: аристократ, любимец императора. Хотя классик из классиков советской литературы – Владимир Маяковский (тоже, кстати, очень сильный, очень добрый и очень ранимый человек) знал наизусть почти всё поэтическое наследие Толстого. 

А мы, нынешние?

Толстой постарался сам ответить на этот вопрос в стихотворении, тоже не отличающемся многословием (снова обратим внимание на определение к слову «меч»):

Вот оно! Никогда в России не были в чести, не имели признания и успеха – скажем так! – люди, старавшиеся стоять над схваткой, державшиеся вне заветной парадигмы «свой – чужой». Думаю, Толстой вполне согласился бы с другим великим поэтом, который в годину самой страшной из русских смут напишет: «И всеми силами своими молюсь за тех и за других». 

И ещё... Россия, как известно, на протяжении всей своей истории была страной служилых людей. «Мундир, один мундир!» Уверен, что Толстой вспоминал эти грибоедовские строки, когда выводил свою формулу:

 

«Я никогда не мог бы быть ни министром, ни директором департамента, ни губернатором... – писал он, уже в прозе, в своём любимом имении Красный Рог, что на Брянщине. – Вообще вся наша администрация и общий строй – явный неприятель всему, что есть художество, начиная с поэзии и до устройства улиц».

А уж если такие люди, на беду свою, во многом оказываются и пророками... Сегодня Толстого сто раз «сожрали» бы за пресловутую неполиткорректность. И уже почти забылось, с какими проблемами в начале 60-х – дело едва не дошло до полного запрета! – столкнулся спектакль «Смерть Иоанна Грозного» в тогдашнем театре Советской армии. 

Проблема была в одной-единственной сцене: Иоанна со схимником, пребывавшим несколько десятилетий в затворе. Грозный на вопросы схимника о том или ином из своих приближённых отвечает одной-единственной формулой: «Он изменил мне и казнён». Припомним ещё и слова Толстого о том, что он – от гнева – несколько раз бросал писать «Князя Серебряного». От гнева не только на Грозного – на общество, которое принимало его без всякого негодования

Ещё один великий талант, силач и добряк – Александр-Дюма отец – говорил устами одного из своих героев: «Бывают услуги настолько большие, что расплатиться можно только неблагодарностью». Именно так ведёт себя сегодня Россия по отношению к одному из своих гениев.