В этом году Россия отмечает столетие Февральской революции 1917 года. В советские годы её называли буржуазно-демократической (в отличие от социалистической Октябрьской), а ныне всё больше историков склонно видеть в тех событиях удачно спланированный переворот. О том, чем же была Февральская революция, размышляет публицист, историк Александр Горянин.


Давайте отсчитаем от большевистского переворота назад ровно год, забудем всё, что мы знаем про этот год, погрузимся в реалии 25 октября (старого стиля) 1916 года и попробуем сделать прогноз на их основе. Картина выглядит ясной. Отступления прекратились, немцы не продвинулись дальше Пинска и Барановичей, а 1500 км русско-австрийского фронта проходят по территории Румынии и Австро-Венгрии. На турецком фронте корпус генерала Николая Баратова, выбив неприятеля из Персии, углубляется в Месопотамию, тогда турецкую; до Багдада всего сто с небольшим вёрст. Немцы – всё ещё крайне трудный противник, но уже понятно, что война («цепь катастроф, ведущих к победе») не может закончиться ничем другим, кроме немецкого поражения. Полностью отлажено производство боеприпасов, покончено со «снарядным голодом». Артиллерией и стрелковым оружием войска обеспечены настолько, что этих запасов потом хватило на всю Гражданскую войну. Уже понятно, что под занавес войны в неё вступят США.


«Расшиты узкие места», как тогда говорили, в подвозе недостающих военных материалов от союзников: построены порт Романов-на-Мурмане (нынешний Мурманск) и Мурманская железная дорога; с пуском моста через Амур открыта дорога Чита – Хабаровск, так что Транссибирская магистраль проходит теперь целиком по русской территории. Год выдался урожайным, возросло поголовье скота, нехватка рук в селе терпима, к тому же на сельхозработах теперь используются пленные. Возникавшие время от времени из-за перегруженности транспорта перебои с продовольствием в разных точках империи не были критическими. Если в Германии почти всё продовольствие распределялось по карточкам, да и оно было представлено в основном эрзацами, в России нормировать начали (с августа 1916 года) лишь сахар, а об эрзацах и не слышали. В городах оборонные предприятия давали отсрочку от армии, так что рабочие руки были хоть и не в избытке, но их хватало. Вдобавок, даже с поправкой на рост цен зарплата рабочих выросла за 1914–1916 годы на 9 %. Семьям мобилизованных рабочих сохранялось содержание: при наличии детей – 100 %, бездетным – от 75 до 50 %.

В советских учебниках подавалось как аксиома, что рабочие Петрограда восстали в феврале 1917 года против обнищания и невыносимых условий труда. Но вот к какому выводу пришёл советский академик С. Г. Струмилин, совсем не апологет дореволюционной России: с учётом более низких цен на продукты питания, товары первой необходимости и на съём жилья «заработки российских рабочих были одними из самых высоких в мире, занимая второе место после заработков американских рабочих... Реальный (по покупательной способности) уровень оплаты труда в промышленности России опережал уровень оплаты труда в Англии, Германии, Франции». К этому Струмилин добавлял, что «высокий уровень заработной платы русских рабочих сочетался с бо́льшим, чем в других странах, количеством выходных и праздничных дней... Перед самой революцией продолжительность рабочего года в России составляла в промышленности в среднем около 250 дней. В Европе эти цифры были совсем иными — около 300 рабочих дней в год, а в Англии — даже 310 дней». Продолжительность рабочей недели в России в 1913 году была ниже, чем во Франции: 57,6 и 60 часов соответственно.

Что касается села, к моменту Февральской революции помещичьи хозяйства утратили своё былое значение: крестьяне в 1916 году засевали 89,3 % земель страны (собственных и арендуемых) и владели 94 % сельскохозяйственных животных. Российское правительство не ограничилось тем, что полностью отменило с 1 января 1907 года выкупные платежи бывших помещичьих крестьян (это обошлось казне в 5,5 % годового бюджета), но и последовательно снижало прямые и косвенные налоги, которые платило крестьянство. Несмотря на войну, отмечен прирост населения, чему содействовало введение в 1914 г. «сухого закона».

К весеннему наступлению русской армии пошита новая форма по рисункам Виктора Васнецова — вскоре склады этой формы достанутся Красной Армии, а шлемообразные головные уборы получат название (бедный Васнецов!) «будённовок». Но главное, до конца октября 1916 года российские политические партии, казалось, ведут себя разумно – как и их коллеги в других воюющих странах. Ленин В. И., сидя в Цюрихе, горюет, что ему, старику (46 лет), не увидеть конец русского самодержавия, пишет о мертвенной политической тишине, сковавшей Европу.


Февральская революция стала следствием заговора Прогрессивного блока (объединение либеральных и центристских фракций обеих палат парламента — Государственной думы и Государственного совета) и Центрального Военно-промышленного комитета (ЦВПК). Логика заговорщиков понятна: они пришли к выводу, что царя надо свалить как можно быстрее, ибо после победы над немцами и даже на пороге победы это станет немыслимым делом.

Роковой день наступил 1 ноября 1916 года, когда Прогрессивный блок нарушил политический мораторий, потребовав отставки председателя Совета министров Б. В. Штюрмера из-за слухов о том, что тот задумал сепаратный мир с Германией. «Глупость или измена?»  – несколько раз повторил с думской трибуны, любуясь собой, лидер думской фракции кадетов Милюков. Николай II убрал Штюрмера, но отложил вопрос об «ответственном министерстве» (то есть правительстве, ответственном перед Думой). Вотум недоверия сменившему Штюрмера новому главе правительства Александру Трёпову (причём к Думе в этом недоверии присоединилась верхняя палата – Государственный совет) стал сигналом начала подготовки к свержению императора. Четыре месяца спустя это произошло, став полной неожиданностью для Ленина и большевиков. А ведь Милюков уверял (и, не исключено, сам в это верил), что Прогрессивный блок – «спасательный пояс тонущей монархии».

То, что Февральская революция стала следствием верхушечного заговора, приоткрывают мемуары ряда её второстепенных участников и современников, всплывает в их письмах и дневниках (главные участники, осознав, что натворили, до конца жизни скромно отрицали своё авторство либо высказывались уклончиво и туманно). Участники заговора не были заинтересованы в компромиссе или хотя бы временном, на время европейской войны, перемирии с властью, что говорит об их выдающейся политической недалёкости. И это, пожалуй, самый лучший вариант – не будем называть худшие. Ни как стратеги, ни как мыслители они не переросли даже простоватых народников предшествующего века. «Чисто отрицательное отношение к правительству, систематическая оппозиция – признак детства политической мысли»,  – тщетно внушал своим политическим наследникам (каковых не оказалось) классик отечественного либерализма, «отец» конституционного права России Борис Чичерин.

Нити заговора сходились к А. И. Гучкову, ненавидевшему Николая II по личным причинам. Главными соратниками Гучкова были А. И. Коновалов, Н. В. Некрасов, М. И. Терещенко, М. М. Фёдоров. Не подлежит сомнению участие А. Ф. Керенского и П. Н. Милюкова. В разных конфигурациях к заговору были причастны такие люди, как князь Г. Е.  Львов (возглавивший затем первое Временное правительство), лидер партии прогрессистов И. Н. Ефремов, московский городской голова М. В. Челноков. Позиция председателя Государственной думы М. В. Родзянко, знавшего о заговоре, до конца оставалась противоречивой. Заговорщики заручились поддержкой генералов М. В. Алексеева, Н. В.  Рузского, А. А.  Маниковского, А. М. Крымова и ряда других, и даже некоторых великих князей. Особенно потрясает участие генералов, решивших устранить верховного главнокомандующего вооружёнными силами своей страны в военное время, перед решающей битвой!


В заговор были вовлечены видные чиновники, предприниматели, руководители и владельцы крупных предприятий, думцы, а посвящены частично или полностью едва ли не сотни. Историк В. С. Брачев заключает: «О существовании заговора в январе – феврале 1917 года знали, можно сказать, все, кроме самого царя, который спокойно уехал 22 февраля в Ставку».

В советское время тезис об антиреволюционности «буржуазии» не мог быть поставлен под сомнение, любая такая попытка резко пресекалась. Согласно «Советской исторической энциклопедии», «движущими силами Февральской революции были пролетариат и крестьянство, гегемоном революции стал рабочий класс... рабочие повели за собой солдатские массы». В середине 1980-х «буржуазный» и «масонский» заговоры против монархии всё же начали обсуждать – но лишь для того, чтобы высмеять и отвергнуть. Эта инерция сказывается доныне. Возможно, поэтому основной корпус постсоветских книг о скрытых пружинах Февральской революции  –  это всё ещё преимущественно массовая и мемуарная литература, переиздания эмигрантских работ (С. П. Мельгунова, Г. М. Каткова, В. С. Кобылина и др.), хотя в последние годы успели появиться и серьёзные научные исследования (С. В. Куликова, В. И. Старцева, Ф. А. Гайды и др.), подкрепляющие тезис о том, что Февраль был следствием заговора. В 2011 году вышел капитальный (более 900 страниц) труд В. А. Никонова «Крушение России. 1917», сближающий представления о рукотворном и элитном генезисе февральских событий со взглядом на них как на спонтанные и массовые.

То, что вторые невозможны без первых, подмечено давно. Бывший террорист, участник покушения на Александра III Михаил Новорусский писал за много лет до февральского переворота: «Строить баррикады и устилать улицы своими трупами было всегда привилегией четвёртого сословия (то есть простолюдинов) всех народов. Этот наружный факт ещё ничего не говорит о внутренних пружинах. И когда речь идёт о революционных организациях, ни богатство духа, ни избыток героизма не могут сделать их деятельными, если иссякли питавшие их денежные ресурсы». Народоволец М. В. Новорусский был знаком с вопросом не понаслышке.

Незадолго до своей смерти Гучков в беседе с дипломатом и писателем Николаем Базили в Париже признал, что по факту руководил заговором и перечислил его участников, но добавлял (явно неискренне), что разработанный им план реального воплощения не получил, всё пошло иначе. Да, всё пошло иначе, но позже. План же свержения царя удался, как был задуман. Тему денежных ресурсов Гучков не затронул.

Незадолго до начала волнений – 14 февраля 1917 года – Керенский произносит с думской трибуны: «Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало». В каком парламенте воюющей страны было возможно такое? Газеты радостно подхватывали подобные слова, эти слова читали в окопах. Вряд ли подобные речи были случайны, они явно входили в сценарий заговора по осуществлению дворцового переворота и произносились, чтобы «подготовить» страну. Во время войны!

Заговорщики спешили, желая опередить указ царя об «ответственном правительстве». Этот документ уже был подписан императором и лежал в столе у недавно (20 декабря 1916 года) назначенного министра юстиции Н. А. Добровольского. Указ должен был быть обнародован на Пасху, 2 апреля. Хотел ли император, чтобы его уступка оппозиции выглядела примирительным подарком к светлому празднику, пасхальным яичком, а значит – и чуть менее уступкой вообще?


Те, кто не верят ни в заговоры, ни в народные стихии, а верят в мистическую подоплёку событий, вспоминают, как Распутин предупреждал (якобы) царя: «Ты царствуешь, пока я жив». За две недели до нового, 1917 года бедовый «старец» был убит. И довольно скоро, в феврале, большие снегопады вызвали маленькую паузу в подвозе муки в Петроград. Паузу намеренно удлинил участник заговора, управляющий делами Особого совещания по продовольствию Н. А. Гаврилов. Это привело к появлению первых очередей у булочных. Какие-то люди начали усиленно распускать слухи о предстоящем введении хлебных карточек. Уже 23 февраля вспыхнули кем-то умело организованные уличные волнения.

Читайте также: «Гриша был самый обычный человек». Мифы о Григории Распутине

Есть поразительное свидетельство о том, что Февральская революция начиналась как хорошо организованный флешмоб (тогда и понятия такого не было). Петроградский градоначальник генерал А. П. Балк следующим образом описывает события в Международный день работниц (23 февраля — это 8 марта по новому стилю), когда в Петрограде была организована демонстрация женщин (рабочие с Выборгской стороны подтянулись позже). Движение по Литейному и Невскому, пишет генерал, «необычное — умышленное. Притягательные пункты: Знаменская площадь, Невский, Городская дума. В публике много дам... Густая толпа медленно и спокойно двигалась по тротуарам, оживлённо разговаривала, смеялась, и часам к двум стали слышны заунывные подавленные голоса: хлеба, хлеба. И так продолжалось весь день всюду. Толпа как бы стонала: “Хлеба, хлеба”. Причём лица оживлённые, весёлые и, по-видимому, довольные остроумной, как им казалось, выдумкой протеста... Голода не было. Достать можно было всё... Было приятное занятие ставить полицию в глупое и смешное положение. И таким образом многие вполне лояльные люди, а в особенности молодёжь, бессознательно подготовляли кровавые события, разыгравшиеся в последующие дни».

По чистой случайности именно в эти дни на ряде крупных оборонных (!) предприятий Петрограда был объявлен локаут, временная остановка работы. Сто тысяч более не занятых у станка рабочих отправились «бузить» (как это тогда называлось) на улицы. Начальником крупнейшего из остановленных заводов  – Путиловского – был участник заговора генерал А. А. Маниковский.

По чистой случайности у каких-то загадочных благотворительных фондов нашлись свободные деньги для выдачи вознаграждений активным участникам демонстраций. По чистой случайности на Финляндской железной дороге оказались развинчены рельсы, и это помешало срочному прибытию в столицу верных частей из Финляндии.

После первого дня беспорядков сползание в хаос было не так сложно остановить простой мерой: сапёры должны были взорвать лёд на Неве и на Обводном канале (чтобы через водную преграду нельзя было перейти в сторону центра города по льду), а на мостах следовало разместить вооружённые заслоны. Этим от мест массовых беспорядков отсекались бы путиловцы и обуховцы, но главное — Выборгская сторона с её менее оплачиваемым рабочим классом.

Стоит пояснить, что заработки рабочих низшего разряда Обуховского и Путиловского заводов составляли 160 рублей в месяц, высшего – 400, при среднем заработке 300 рублей. Фунт говядины к началу февральских событий стоил в Петрограде 40 копеек. То есть средний рабочий мог купить на свою месячную зарплату 750 фунтов (307 кг) говядины, рабочий высшего разряда – 410 кг, низшего – 164 кг. Обуховский и Путиловский были самыми большими заводами Петрограда, их рабочие больше дорожили работой и были менее склонны «бузить». Путиловцев подтолкнул локаут, но и прочие участники волнений были не прочь улучшить своё материальное положение. Человеку никогда не кажется, что он имеет достаточно. Обладай рабочий класс России способностью заглянуть в будущее, возможно, он вёл бы себя в феврале 1917 года совершенно иначе.


Толпу немедленно возглавили невесть откуда взявшиеся провокаторы. Сразу выяснилось (хоть и было общеизвестно), что размещённые в столице запасные полки так пригрелись в своих казармах, так развращены сытым и безопасным тылом, что готовы поддержать любую бучу, любые антивоенные лозунги, лишь бы избежать отправки на передовую и расставания с зазнобами из петроградских горничных. Столичный гарнизон остряки не зря называли «Петроградским беговым обществом» – столько в нём за два с половиной года войны осело «ограниченно годных» и уклонившихся от фронта под любыми предлогами. Что же до гвардии – самые верные и боеспособные, увы, полегли под Ломжей. Показательно, что удалить ненадёжные части из Петрограда давно требовали те, кого молва зачисляла в прямые германские шпионы, – премьер Б. В. Штюрмер и министр внутренних дел А. Д. Протопопов.

Смущение умов не было в те дни никак смягчено, увы, позицией Святейшего Синода. Когда Петроград охватили демонстрации и уличные бесчинства, особенно начиная с 24 февраля, Синод упустил возможность обратиться к православным с воззванием, которое надлежало прочитать в церквях и расклеить на улицах. Оно стало бы грозным предупреждением, влекущим в случае ослушания церковную кару. Но первенствующий член Синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), не простивший Николаю II своё удаление из столицы на киевскую кафедру, ответил на данное предложение следующим образом: «Это всегда так. Когда мы не нужны, нас не замечают, а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью», – и не согласился на подобное заявление от имени церкви (оберпрокурор Синода Н. П. Раев на заседании вообще отсутствовал). Митрополит Владимир, без сомнения, уже в ближайшие дни горько пожалел о своих словах. Менее чем через год, вскоре после занятия Киева большевиками, он был зверски убит у стен Киево-Печерской лавры.


Главным, что упустили в своих рассчётах готовившие февральский переворот мудрецы, равно как и те, кто радовались ему, было высвобождение негативной энергии масс. Сумятица в умах простого народа, вызванная отречением царя 2 марта 1917 года, имела мало равных в истории России. «Вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь» (Иван Бунин).

Первыми выгодополучателями от случившегося, бесспорно, стали члены Прогрессивного блока. Но событиями обрадованно воспользовались социалистические  и сепаратистские партии, никак не участвовавшие в свержении царя. Они довольно быстро затоптали либералов, в чьи умные головы такой сценарий явно не приходил.

«Ещё 1 марта 1917 года, – писал позже Черчилль, – царь был на своём троне. Российская империя и Русская армия держались, фронт был твёрд, и победа несомненна... Строй, который возглавлял Николай II, к этому времени выиграл войну для России». Черчилль имел в виду 1 марта по григорианскому календарю – то есть 16 февраля для Российской империи. Если бы Николай спохватился в этот день, всё могло повернуться иначе, ведь, несмотря ни на что, роковой исход не был предопределён. Царь мог спохватиться и повести себя как мужчина даже 13 дней спустя, 1 марта по старому стилю. Просто вызвав личный конвой в салон-вагон, где его принуждал к отречению генерал-изменник Рузский. В любом случае слова Черчилля – хорошее предостережение тем, кто склонен обольщаться кажущейся ясностью ситуации.


Какими бы зловещими ни выглядели события этих дней – измена Волынского полка, роковая бездеятельность генерала Хабалова, предательство железнодорожников, недостойное поведение военного командования и даже само отречение императора – они не вели однозначно и обязательно к национальной катастрофе. Есть одна подробность – не то чтобы незамеченная, но как-то обделённая вниманием историков. 27 февраля 1917 года Государственная дума, уже распущенная, рождает на свет не предусмотренный законами орган – Временный комитет Государственной думы во главе с М. В. Родзянко, а 2 марта новосозданный комитет образует Временное правительство. Однако вышедшее из недр Думы Временное правительство сразу же порывает с Думой – порывает с органом народного представительства, которому обязано своим появлением! В Думе было много разумных депутатов, и даже Прогрессивный блок начал приходить в сознание. Возможно, из всех ошибок Временного правительства эта была самой суровой.

В случае немедленного возобновления работы Думы был бы совершенно невозможен чудовищный «Приказ No 1», разваливший армию, невозможно так называемое двоевластие – как и множество других роковых событий и обстоятельств. Задним числом ощущение правового вакуума тех дней и недель невыносимо ощущать даже сегодня, век спустя. Почему это чувство не мучило тех, кто стоял тогда у руля событий, – записных демократов из Прогрессивного блока? Они явно были уверены, что оседлали удачу и кратчайшим путём, помимо Думы, стали реальной властью. Ощутив же себя таковой, они спешить перестали. Этим Временное правительство подписало приговор и себе, и российскому парламентаризму, и, в конечном счёте,  десяткам миллионов людей.