Она была человеком совершенно неформатным, поэтому писать о ней обычную статью невозможно. Об Анастасии Цветаевой сохранилось множество воспоминаний, не столько от сверстников, сколько от людей младше её на пару поколений. Она никогда не была косной — дружила со многими, была очень открытой и общительной, без комплексов, как сейчас говорят. Например, поэтесса Татьяна Смертина вспоминала, как долго болтала с неизвестной ей пожилой женщиной в ожидании гонорара в издательстве «Художественная литература». Два часа пролетели почти незаметно, новая знакомая отпускала шуточки по поводу бедственного положения поэтов, с которыми никак не расплатятся... И тут наконец явилась насупленная кассирша. Увидев пожилую авторшу и её фамилию в списке, она окрысилась: «Господи! Зачем Вы пишете под этой фамилией? Жить под этой фамилией можно, а писать — нет! Цветаева — одна. Это бездарно и кощунственно — создавать нечто под её фамилией или писать в её стиле». На такую оскорбительную реплику от старушки можно было ожидать любого ответа. Но та лишь улыбнулась: «Какая горячая заступница! А ведь я родная сестра Марины. Мне можно».

Когда я была тинейджером и только начинала интересоваться поэзией, композитор Глеб Седельников предложил познакомиться с Анастасией. «Ей 95, а она полна сил и энтузиазма! Совершенно светлая голова», — восхищался он. По какой-то причине познакомиться не получилось... Теперь об этой несостоявшейся встрече можно вспомнить лишь в условном наклонении. Цветаева не ждала случая, она постоянно общалась, наблюдала, записывала. Человек-легенда, она написала множество очерков не только о Марине, но и об обществе, в котором они вместе вращались: писателях П. Романове, И. Рукавишникове, М. Шагинян, П. Антокольском, А. Герцык и многих других. Во многом именно её усилиями в Москве открылся музей имени Марины Цветаевой.

После того как вышла повесть «Дым, дым и дым...» в 1914 году, к двадцатилетней писательнице подходили незнакомые люди и спрашивали: «Как нам жить?» Уже после революции, которая многим дала ответ на этот вопрос, Анастасию приняли в Союз писателей по рекомендации М. Гершензона и Н. Бердяева. Вскоре она написала книгу «Голодная эпопея», в которой собрала высказывания людей о недавнем голоде. Однако публикация так и не состоялась. Заручиться поддержкой авторитетного Горького, с которым она увиделась в Сорренто, также не удалось. Он посчитал, что писательница «опоздала с книгой», так как в СССР уже готовились к введению хлебных карточек, соответственно, воспоминания о голодных временах уже неактуальны. Затем ей было отказано в публикации романа «SOS, или Созвездие Скорпиона». Писательнице предложили «выпрямить судьбы героев под оптимистическую линию», на что она ответила: «Это то же самое, что потребовать у Гамсуна сделать благополучным конец его книги „Пан. Виктория“, чтобы он снял трагизм! Нелепость!» Единственной её публикацией в советские времена стала книга о Горьком. «Нелепость», однако, продолжалась — сначала её арестовали в 1933 году, но благодаря хлопотам Горького и Пастернака она вышла через два месяца. И вот наступил 1937-й — обострение сталинской паранойи. При втором аресте следователь сказал ей: «Горького больше нет, теперь Вам никто не поможет». Её сказки, повести и новеллы были практически все уничтожены органами НКВД — и даже та самая книга о Горьком (которую она потом восстановила по памяти). Анастасия Цветаева была приговорена к десяти годам без права переписки за принадлежность к «касте» мистиков-розенкрейцеров, официально — по обвинению в контрреволюционной пропаганде и агитации и участии в контрреволюционной организации. Забрали и её сына — архитектора Андрея Трухачёва — за контрреволюционную агитацию. Чем Анастасия и её сын так раздражали советские власти? Ведь она никогда не интересовалась политикой, отдавая всё время и силы творчеству. Андрей был молодым, подающим надежды архитектором... Вероятно, её независимость от «общей линии партии», а также религиозность, которая отражалась на литературе, делали её неблагонадёжной в глазах официальных властей. А увлечение мистикой розенкрейцеров под руководством археолога, историка и мистика Бориса Михайловича Зубакина, который впоследствии был убит в лагерях, конечно, дополнительно подлило масла в огонь.

Кто знает, может ГУЛАГ спас Анастасию от гибели во Вторую мировую? Хотя такого «спасения» и врагу не пожелаешь. Впрочем, «хождение по мукам» на этом не закончилось. Через два года Цветаеву вновь приговорили к ссылке в Новосибирскую область. Освободилась она только после смерти Сталина, но уже не торопилась выезжать... Очень привязавшись к месту своего поселения, она написала дневниковую книгу «Моя Сибирь». Анастасия Ивановна вспоминала с теплотою о тех временах ссылки, когда жила в маленькой избушке в селе Пихтовка... В конце 1950-х она наконец уехала в Салават к сыну Андрею, которого тоже к тому времени выпустили.

За десять лет до длительного ареста, в 1927-м, они увиделись с Мариной в Париже. В последний раз. А в августе 1941-го сбылось пророчество, которое Анастасия сделала ещё до Октябрьской революции: «Маринина смерть будет самым глубоким, жгучим — слов нет — горем моей жизни». Начала Анастасия писать стихи в лагере, чтобы отрешиться как-то от тяжёлых будней, в злосчастном 1941 году. Начала она писать по-английски, а потом уже по-русски. «Поток стихов залил мои тюремные дни (стихи, рождённые в воздух, утверждённые памятью, ибо даже карандаш в советских тюрьмах был запрещён)», — писала она в своих «Воспоминаниях». Поэзия продолжалась и в лагере, где уже можно было писать карандашом. Чтобы скрыть это от любопытных глаз, она переводила стихи на русский, а затем вновь на английский — с транскрипцией. Тексты принимали за подготовку к урокам иностранного языка, который она преподавала заключённым и вольнонаёмным. Из лагеря Цветаева передала на волю и написанный на папиросных листках полубиографический роман Amor. Весть о смерти сестры дошла до Анастасии не сразу — два года близким удавалось скрывать трагедию.

Каким потрясением должны были быть все эти испытания для человека, вышедшего из аристократической семьи! Её мать, ученица Николая Рубинштейна Мария Мейн, женщина экзальтированная, поклонница романтизма и рыцарства, обожала своих детей жертвенной любовью и всю жизнь положила на алтарь искусства. Отец — Иван Владимирович Цветаев, филолог и искусствовед, — стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств им. Пушкина. В семье было четверо детей — двое от первого брака Ивана Владимировича и две дочери — Марина и Ася (так её называли домашние). Мать и отец, по воспоминаниям, жили двумя параллельными жизнями. «Какая радость быть рождёнными от такого сильного и чистого человека, бескорыстно прожившего жизнь, как наш отец, от такой трагически, доблестно прожившей её женщины, как наша мать!» — писала младшая дочь. Мария всю жизнь была влюблена в другого человека, у которого была своя семья. А главное — в музыку, которой ей не позволил серьёзно заниматься отец. Иван Владимирович жил памятью первой, рано ушедшей жены и своими коллекционерскими увлечениями. Мария старалась вовсю завоевать его расположение и ратовала за искусство. К сожалению, ей не удалось дожить до того счастливого дня, когда знаменитый Пушкинский музей наконец открыл свои двери. Она умерла в 38 лет от туберкулёза. Девочки не унаследовали маминого преклонения перед музыкой. И отцовского — перед изобразительным искусством, хотя способности к рисованию, вероятно, были. Не осталось сведений о том, как рисовала Марина. Навыки рисунка очень помогли Асе в ссылке, когда по заказу начальства она написала девятьсот портретов заключённых. Обе девочки обожали литературу и поэзию. Марина очень рано начала писать — в шесть лет, да ещё и не только на русском, но и на французском и немецком языках, что отец даже немного беспокоился: что же будет потом?.. Музыки в доме всегда было очень много — не попав в концертирующие пианистки, мама компенсировала свою страсть дома. Она и правда была очень талантлива. Её экспрессию, вероятно, и унаследовала Марина. А её любовь и жертвенное служение — Ася.

Задолго до прихода старости Анастасия очень усердно следила за своим здоровьем: делала зарядку, ежедневно обливалась холодной водой, была пропагандистом дыхательной гимнастики Стрельниковой. «Как верующая христианка соблюдала церковные посты, с 27 лет вовсе не ела мяса животных. С тех пор она запретила себе пить вино, курить, прочие мирские соблазны. Это был обет, и она его держала до конца. Разве что в лагере, в тяжёлые дни работ с утра до вечера на стройке, в сметно-проектном бюро она изредка закуривала, но это не всерьёз, а так, для бодрости в беседе...» — вспоминает её литературный секретарь Cтанислав Айдинян. Человек, который провёл рядом с Цветаевой-младшей последние десять лет, знал её лучше других. «Анастасия Ивановна была самодостаточной. Она понимала, что она не гений, но талантливый человек. До конца жизни Анастасия Ивановна чувствовала сестру как существо очень близкое ей, родное, но не идеализировала её, не преклонялась перед нею — просто глубоко и с искренне пережитым пониманием относилась и к личности, и к поэзии Марины. Некоторые из стихов старшей сестры дошли до нас только благодаря её памяти...»

Почему же Анастасия Цветаева так запала в души современников и потомков? Она, конечно, была «ходячей историей», образцом терпимости и доброты. Но у неё был и творческий дар — она была гениальным мемуаристом. Пастернак, прочтя её «Воспоминания», писал ей: «Ася, душечка, браво, браво! Только что получил и прочёл продолжение, читал и плакал. Каким языком сердца всё это написано, как это дышит почти восстановленным жаром тех дней! Как бы высоко я Вас ни ставил, как бы ни любил, я совсем не ждал дальше такой сжатости и силы... Ваш слог обладает властью претворения...» Марина стала классиком поэзии, а Анастасия — классиком мемуарной русской литературы. 

Прошло почти полвека с того злосчастного августовского дня, когда Марины не стало. Анастасия была очень набожным человеком и знала: церковь самоубийц не прощает. Но всё же отпевание состоялось, пусть и полвека спустя после Марининой смерти. Анастасия вместе с группой верующих и дьяконом Андреем Кураевым подала прошение об отпевании, и его приняли. Исключительный случай, ведь разрешение может дать только правящий епископ. Патриарх Алексий II такое благословение дал — ведь в любом правиле есть исключения. В данном случае исключением были сёстры Цветаевы. Они снова были вместе, но на тот момент — по разные стороны бытия. И вот они снова вместе. А потомкам Анастасия Цветаева завещала: «Где судьба бы вам жить ни велела — в блеске бала иль в сельской тиши, расточайте без счёта и смело все сокровища вашей души».